Pearl

by

John Steinbeck

Жемчужина

Джон Стэйнбэк

(перевод Н.Волжиной)

A town is a thing like a colonial animal. A town has a nervous system and a head and shoulders and feet. A town is a thing separate from all other towns, so that there are no two towns alike. And a town has a whole emotion. How news travels through a town is a mystery not easily to be solved. News seems to move faster than small boys can scramble and dart to tell it, faster than women can call it over the fences.

Каждый город схож с живым организмом. У каждого города есть нервная система, голова, плечи, ноги. Города разнятся один от другого, двух одинаковых не бывает. И эмоциональная жизнь их идет полным ходом. Каким образом вести распространяются по городу - это загадка, разрешить которую нелегко. Вести летят быстрее, чем мальчишки могут сорваться с места и побежать раззванивать их; быстрее, чем женщины могут обменяться ими, переговариваясь через ограду.

Before Kino and Juana and the other fishers had come to Kino's brush house, the nerves of the town were pulsing and vibrating with the news - Kino had found the Pearl of the World. Before panting little boys could strangle out the words, their mothers knew it. The news swept on past the brush houses, and it washed in a foaming wave into the town of stone and plaster. It came to the priest walking in his garden, and it put a thoughtful look in his eyes and a memory of certain repairs necessary to the church. He wondered what the pearl would be worth. And he wondered whether he had baptized Kino's baby, or married him for that matter. The news came to the shopkeepers, and they looked at men's clothes that had not sold so well.

Не успели Кино с Хуаной и с другими ловцами жемчуга подойти к тростниковым хижинам, как нервы города напряглись и завибрировали, принимая поразительную весть: Кино выловил Жемчужину - самую большую в мире. Не успели мальчишки, еле переводя дух, выговорить эти слова, как их матери уже все узнали. Поразительная весть пролетела мимо тростниковых хижин и пенящейся волной обрушилась на город с каменными кирпичными домами. Она докатилась до священника, гуляющего по своему саду, поселила задумчивость в его очах и напомнила ему, что церковь нуждается в ремонте. Священник прикинул, сколько может стоить такая жемчужина, и стал припоминать - крестил ли он младенца Кино, венчал ли Кино с женой? Весть пришла к хозяевам магазинов, и они поглядывали на залежавшуюся на полках мужскую одежду.

The news came to the doctor where he sat with a woman whose illness was age, though neither she nor the doctor would admit it. And when it was made plain who Kino was, the doctor grew stern and judicious at the same time.

Весть пришла и к доктору, в то время как на приеме у него сидела женщина, которую мучили не болезни, а старость, хотя ни она сама, ни доктор не хотели признать это. И когда выяснилось, кто такой Кино, доктор принял вид строгий, но доступный.

"He is a client of mine," the doctor said. "I am treating his child for a scorpion sting."

- Его ребенок - мой пациент,- сказал доктор. Я лечу его от укуса скорпиона.

And the doctor's eyes rolled up a little in their fat hammocks and he thought of Paris. He remembered the room he had lived in there as a great and luxurious place, and he remembered the hard-faced woman who had lived with him as a beautiful and kind girl, although she had been none of these three. The doctor looked past his aged patient and saw himself sitting in a restaurant in Paris and a waiter was just opening a bottle of wine.

И он закатил заплывшие жиром глаза и вспомнил Париж. Комната, которую он снимал в Париже, представилась ему роскошной, его скуластая сожительница - прелестной, доброй девушкой, хотя про нее нельзя было сказать ни того, ни другого, ни третьего. Доктор устремил взгляд куда-то в пространство, мимо своей пожилой пациентки, и увидел себя в парижском ресторане, и гарсон откупоривал ему бутылку вина.

The news came early to the beggars in front of the church, and it made them giggle a little with pleasure, for they knew that there is no almsgiver in the world like a poor man who is suddenly lucky. Kino has found the Pearl of the World. In the town, in little offices, sat the men who bought pearls from the fishers. They waited in their chairs until the pearls came in, and then they cackled and fought and shouted and threatened until they reached the lowest price the fisherman would stand. But there was a price below which they dared not go, for it had happened that a fisherman in despair had given his pearls to the church. And when the buying was over, these buyers sat alone and their fingers played restlessly with the pearls, and they wished they owned the pearls. For there were not many buyers really - there was only one, and he kept these agents in separate offices to give a semblance of competition. The news came to these men, and their eyes squinted and their fingertips burned a little, and each one thought how the patron could not live forever and someone had to take his place. And each one thought how with some capital he could get a new start.

Раньше всех весть дошла до нищих на церковной паперти, и, услышав ее, нищие удовлетворенно захихикали, ибо они знали, что нет даятеля более щедрого, чем бедняк, которому привалило нежданное счастье. Кино выловил Жемчужину - самую большую в мире. В городе по маленьким конторам сидели агенты, скупщики жемчуга. Скупщики сидели каждый в своей конторе и ждали, когда им принесут жемчужины, и лишь только продавцы появлялись, они начинали тараторить, торговаться, кричать и грозить, и это продолжалось до тех пор, пока цена не падала до такого уровня, ниже которого ловец жемчуга уже не мог пойти. И для низкой цены был свой предел, и преступать его скупщики не смели, ибо бывали случаи, что, отчаявшись, человек уходил и жертвовал свои жемчужины церкви. А когда сделка совершалась, скупщики оставались в конторе одни, и пальцы их нервно поигрывали жемчужинами, и они жалели, что эти драгоценности принадлежат не им. Ибо на самом-то деле скупщиков было немного - скупщик был только один, и он, этот один человек, рассадил своих агентов по разным конторам, чтобы создать видимость конкуренции. Поразительная весть проникла и в скупочные конторы, и глаза у скупщиков сузились, в кончиках пальцев появился легкий зуд, и каждый скупщик подумал, что не вечно же будет жить их хозяин, придется кому-нибудь со временем занять его место. И каждый из них представлял себе, как при наличии некоторого капитала он начнет свое собственное дело.

All manner of people grew interested in Kino - people with things to sell and people with favors to ask. Kino had found the Pearl of the World. The essence of pearl mixed with essence of men and a curious dark residue was precipitated. Every man suddenly became related to Kino's pearl, and Kino's pearl went into the dreams, the speculations, the schemes, the plans, the futures, the wishes, the needs, the lusts, the hungers, of everyone, and only one person stood in the way and that was Kino, so that he became curiously every man's enemy. The news stirred up something infinitely black and evil in the town; the black distillate was like the scorpion, or like hunger in the smell of food, or like loneliness when love is withheld. The poison sacs of the town began to manufacture venom, and the town swelled and puffed with the pressure of it.

Многие вдруг воспылали интересом к Кино - им заинтересовались люди, занимающиеся торговлей, и люди, чающие подачек и помощи. Кино выловил Жемчужину - самую большую в мире. Сущность жемчужины смешалась с людской сущностью, и эта смесь выделила странный, мутный осадок. От каждого человека вдруг потянулись какие-то нити к жемчужине Кино, и жемчужина Кино проникла в чужие сны, желания, вожделения, расчеты, планы, замыслы, мечты о будущем, нужды, страсти, и лишь один человек стоял на пути к их утолению, и этот человек был Кино. И, как ни странно, все вдруг почувствовали в нем врага. Поразительная весть подняла со дна города нечто бесконечно злое и темное; темная муть была как скорпион или как чувство голода, когда голодного дразнит запах пищи, или как чувство одиночества у влюбленного, когда его любовь безответна. Ядоносные железы города начали выделять яд, и город вспухал и тяжело отдувался под его напором.

But Kino and Juana did not know these things. Because they were happy and excited they thought everyone shared their joy. Juan Tomasand Apolonia did, and they were the world too. In the afternoon, when the sun had gone over the mountains of the Peninsula to sink in the outward sea, Kino squatted in his house with Juana beside him. And the brush house was crowded with neighbors. Kino held the great pearl in his hand, and it was warm and alive in his hand. And the music of the pearl had merged with the music of the family so that one beautified the other. The neighbors looked at the pearl in Kino's hand and they wondered how such luck could come to any man.

Но Кино и Хуана ничего этого не знали. Им, таким счастливым и взволнованным, казалось, что все радуются их радостью. Хуан Томас и Аполония радовались, а ведь они оба тоже были частью того мира. Вечером, когда солнце спряталось за горами Полуострова и опустилось в открытое море. Кино присел на корточки у себя в хижине рядом с Хуаной. И в тростниковую хижину набились соседи. Кино держал в руке свою огромную жемчужину, и она лежала, теплая и живая, у него на ладони. И мелодия жемчужины, сливалась с Песнью семьи, и обе они звучали еще сладостнее от этого. Соседи разглядывали жемчужин; лежащую на ладони у Кино, и дивились - бывают же такие счастливцы на свете!

And Juan Tomas, who squatted on Kino's right hand because he was his brother, asked, "What will you do now that you have become a richman?"

И Хуан Томас, который сидел на корточках по правую руку от Кино, ибо он приходился ему братом, сказал:

- Ты богач! Что же ты теперь будешь делать?

Kino looked into his pearl, and Juana cast her eyelashes down and arranged her shawl to cover her face so that her excitement could not be seen. And in the incandescence of the pearl the pictures formed of the things Kino's mind had considered in the past and had given up as impossible. In the pearl he saw Juana and Coyotito and himself standing and kneeling at the high altar, and they were being married now that they could pay. He spoke softly, "We will be married - in the church."

Кино ушел взглядом в свою жемчужину, а Хуана опустила ресницы и прикрыла лицо шалью, чтобы никто не заметил, как она волнуется. И в мерцающей жемчужине проступило все то, о чем Кино мечтал раньше и от чего отказался, ибо все это было несбыточно. Он увидел в жемчужине, как Хуана с Койотито на руках и сам он, Кино, стоят, преклонив колени, у высокого алтаря и священник венчает их, потому что теперь они смогут заплатить ему. Он тихо проговорил:

- Мы обвенчаемся... в церкви.

In the pearl he saw how they were dressed - Juana in a shawl stiff with newness and a new skirt, and from under the long skirt Kino could see that she wore shoes. It was in the pearl - the picture glowing there. He himself was dressed in new white clothes, and he carried a new hat - not of straw but of fine black felt - and he too wore shoes - not sandals but shoes that laced. But Coyotito - he was the one - he wore a blue sailor suit from the United States and a little yachting cap such as Kino had seen once when a pleasure boat put into the estuary. All of these things Kino saw in the lucent pearl and he said, "We will have new clothes."

Он увидел в жемчужине, как они будут одеты: на Хуане - шаль, совсем новая, так что складки у нее еще коробятся, и новая юбка, и Кино приметил, что из-под длинной юбки Хуаны выглядывают туфли. Все видно в тепло мерцающей жемчужине) Сам он в новом белом костюме, и шляпа у него новая - не соломенная, а тонкого черного войлока, и ноги тоже обуты - и на нем не сандалии, а башмаки со шнуровкой. Но Койотито - вот кто красавец! Койотито в синем матросском костюмчике из американского магазина, и на голове у него маленькая капитанская каскетка - Кино запомнилась такая, когда к ним в город зашел пароход с туристами. Кино разглядел все это в излучающей свет жемчужине, и он сказал:

- Мы купим новую одежду.

And the music of the pearl rose like a chorus of trumpets in his ears.

И мелодия жемчужины трубным гласом запела у него в ушах.

Then to the lovely gray surface of the pearl came the little things Kino wanted: a harpoon to take the place of one lost a year ago, a new harpoon of iron with a ring in the end of the shaft; and - his mind could hardly make the leap - a rifle - but why not, since he was so rich. And Kino saw Kino in the pearl, Kino holding a Winchester carbine. It was the wildest daydreaming and very pleasant. His lips moved hesitantly over this - "A rifle," he said. "Perhaps a rifle."

А потом на ее нежно-серой поверхности проступили и другие вещи, которые Кино так хотелось иметь: гарпун взамен того, что он упустил в море год назад,- новый железный гарпун с кольцом на древке, и (его мыслям нелегко было совершить такой скачок)... и карабин! А что же? Ведь он теперь богатый! И Кино увидел Кино в жемчужине - Кино, который держал в руках винчестер. Мечты, безудержные мечты! Но как приятно так помечтать! Его губы нерешительно выговорили это слово.

- Карабин,- сказал он.- Может быть, я куплю карабин.

It was the rifle that broke down the barriers. This was an impossibility, and if he could think of having a rifle whole horizons were burst and he could rush on. For it is said that humans are never satisfied, that you give them one thing and they want something more. And this is said in disparagement, whereas it is one of the greatest talents the species has and one that has made it superior to animals that are satisfied with what they have.

И карабин опрокинул все барьеры. Казалось бы, это немыслимо, но стоило ему подумать о покупке карабина, как горизонт распахнулся перед ним, и он устремился дальше. Ибо сказано, что человек никогда не удовлетворяется достигнутым: дайте ему желаемое, и он попросит что-нибудь еще. Да! Сказано - в умаление человеку, тогда как это один из самых замечательных его талантов, это талант, который возносит человека над животными, довольствующимися тем, что у них есть.

The neighbors, close pressed and silent in the house, nodded their heads at his wild imaginings. And a man in the rear murmured, "A rifle. He will have a rifle."

Соседи, толпившиеся в хижине, молча закивали в ответ на эти безудержные мечты. Но сзади кто-то прошептал: "Карабин. Он купит карабин".

But the music of the pearl was shrilling with triumph in Kino. Juana looked up, and her eyes were wide at Kino's courage and at his imagination. And electric strength had come to him now the horizons were kicked out. In the pearl he saw Coyotito sitting at a little desk in a school, just as Kino had once seen it through an open door. And Coyotito was dressed in a jacket, and he had on a white collar, and a broad silken tie. Moreover, Coyotito was writing on a big piece of paper. Kino looked at his neighbors fiercely.

Мелодия жемчужины торжествующим звоном стояла в ушах Кино. Хуана подняла голову и широко открытыми глазами посмотрела на Кино, дивясь его отваге, дивясь силе его мечты. А он, раздвинувший перед собой горизонты, был теперь словно провод под током. В жемчужине ему виделся Койотито, сидевший за маленькой партой, точь-в-точь такой, какую он увидел однажды, заглянув в открытую дверь школы. Койотито был в курточке, а сверху на курточку был выпущен белый воротничок, подвязанный широким шелковым галстуком. Мало того! Койотито писал на большом листе бумаги. Кино свирепо посмотрел на своих соседей.

"My son will go to school," he said, and the neighbors were hushed. Juana caught her breath sharply. Her eyes were bright as she watched him, and she looked quickly down at Coyotito in her arms to see whether this might be possible.

- Мой сын пойдет в школу,- сказал он, и соседи притихли.

Хуана громко передохнула. Глаза Хуаны, не отрывавшиеся от лица Кино, заблестели, и потом, словно проверяя, возможно ли такое чудо, она быстро перевела взгляд на Койотито, который лежал у нее на руках.

But Kino's face shone with prophecy. "My son will read and open the books, and my son will write and will know writing. And my son will make numbers, and these things will make us free because he will know - he will know and through him we will know." And in the pearl Kino saw himself and Juana squatting by the little fire in the brush hut while Coyotito read from a great book. "This is what the pearl will do," said Kino. And he had never said so many words together in his life. And suddenly he was afraid of his talking. His hand closed down over the pearl and cut the light away from it. Kino was afraid as a man is afraid who says, "I will," without knowing.

Лицо у Кино пророчески светилось.

- Мой сын будет листать и читать книги, и мой сын научится писать и понимать по писаному. И мой сын выучит цифры, и тогда мы станем свободными людьми, потому что он будет все знать, а от него и мы все узнаем.

И Кино увидел в жемчужине, как он сам и Хуана сидят на корточках перед маленьким костром в тростниковой хижине, а Койотито читает им по большой книге.

- Вот что нам даст эта жемчужина,- сказал Кино.

Он ни разу в жизни не произносил столько слов подряд, и ему стало страшно своей многоречивости. Его пальцы сомкнулись над жемчужиной и погасили ее. Кино стало страшно, как бывает страшно человеку, когда он скажет; "Так будет",-не зная, что его ждет впереди.

Now the neighbors knew they had witnessed a great marvel. They knew that time would now date from Kino's pearl, and that they would discuss this moment for many years to come. If these things came to pass, they would recount how Kino looked and what he said and how his eyes shone, and they would say, "He was a man transfigured. Some power was given to him, and there it started. You see what a great man he has become, starting from that moment. And I myself saw it."

И соседи поняли, что у них на глазах свершилось великое чудо. Они поняли, что тот день, когда Кино нашел жемчужину, положит для них начало новому летосчисленпю и что толки об этом дне не затихнут долгие годы. Если все, о чем говорил Кино, исполнится, они станут рассказывать, какой он тогда был, и что он сказал, и как блестели у него глаза, и в конце своего рассказа добавят: "Кино словно преобразился. Великая сила вошла в него, и с этого все и началось. Видите, чем он стал теперь! И все это произошло у меня на глазах!"

And if Kino's planning came to nothing, those same neighbors would say, "There it started. A foolish madness came over him so that he spoke foolish words. God keep us from such things. Yes, God punished Kino because he rebelled against the way things are. You see what has become of him. And I myself saw the moment when his reason left him."

А если замыслы Кино пойдут прахом, те же самые соседи будут рассказывать так: "С этого все и началось. Безумие охватило его, и он говорил безумные слова. Да хранит нас господь от такой беды! Господь покарал Кино, ибо он взбунтовался против нашей жизни. Видите, что с ним стало! И я сам был при том, как разум покинул его".

Kino looked down at his closed hand and the knuckles were scabbed over and tight where he had struck the gate.

Кино взглянул на свою сжатую в кулак руку и увидел запекшуюся кровь и кожу, стянувшуюся на суставах, разбитых о докторскую калитку.

Now the dusk was coming. And Juana looped her shawl under the baby so that he hung against her hip, and she went to the fire hole and dug a coal from the ashes and broke a few twigs over it and fanned a flame alive. The little flames danced on the faces of the neighbors. They knew they should go to their own dinners, but they were reluctant to leave.

Сумерки сгущались. Хуана перехватила шаль пониже, пристроила туда ребенка, так чтобы он лежал у ее бедра, подошла к ямке для костра и откопала уголек в золе и стала раздувать его, подкладывая сверху сломанные сухие ветки. Отсветы огненных язычков заплясали по лицам соседей. Соседи знали, что давно пора ужинать, но им не хотелось уходить.

The dark was almost in, and Juana's fire threw shadows on the brush walls when the whisper came in, passed from mouth to mouth.

Стало совсем темно, и отблески костра дотянулись до тростниковых стен, когда у входа в хижину возник шепот, и слова, сказанные там, шепотом же передавались из уст в уста.

"The Father is coming - the priest is coming."

- Отец идет... идет священник.

The men uncovered their heads and stepped back from the door, and the women gathered their shawls about their faces and cast down their eyes. Kino and Juan Tomas, his brother, stood up. The priest came in - a graying, aging man with an old skin and a young sharp eye. Children, he considered these people, and he treated them like children.

Мужчины обнажили головы и попятились от двери, а женщины покрыли шалями лица и опустили глаза. Кино и его брат Хуан Томас встали. В хижину вошел священник - седой, стареющий человек со старчески дряблым лицом и по-молодому острым взглядом. "Дети" - называл он этих людей и, как с детьми, обращался с ними.

"Kino," he said softly, "thou art named after a great man - and a great Father of the Church." He made it sound like a benediction. "Thy namesake tamed the desert and sweetened the minds of thy people, didst thou know that? It is in the books."

- Кино,- мягко начал он,- ты получил имя в честь великого мужа - великого отца церкви.- Это прозвучало как благословение.- Твой покровитель покорил пустыню и смягчил сердца твоих соплеменников. Известно ли тебе это? Так написано в книгах.

Kino looked quickly down at Coyotito's head, where he hung on Juana's hip. Some day, his mind said, that boy would know what things were in the books and what things were not. The music had gone out of Kino's head, but now, thinly, slowly, the melody of the morning, the music of evil, of the enemy, sounded, but it was faint and weak. And Kino looked at his neighbors to see who might have brought this song in.

Кино быстро взглянул на головку Койотито, прижавшуюся к бедру Хуаны. Настанет день, подумал он. когда этот мальчик будет знать, что написано в книгах и чего там нет. Мелодия жемчужины умолкла, а вместо нее Кино услышал ту, другую - утреннюю. Медленной, тонкой струйкой зазвенел напев зла, вражеский напев, но он был еще слабый, еще отдаленный. И Кино оглядел своих соседей, стараясь угадать, с кем из них проникла сюда эта песнь.

But the priest was speaking again.

Священник заговорил снова:

"It has come to me that thou hast found a great fortune, a great pearl."

- Мне сказали, что ты нашел сокровище - огромную жемчужину.

Kino opened his hand and held it out, and the priest gasped a little at the size and beauty of the pearl. And then he said,

"I hope thou wilt remember to give thanks, my son, to Him who has given thee this treasure, and to pray for guidance in the future."

Кино разжал руку и протянул ее на свет, и священник чуть слышно ахнул, пораженный величиной и прелестью жемчужины. И он сказал:

- Я надеюсь, сын мой, что ты не забудешь возблагодарить Того, кто даровал тебе такое счастье, и испросишь его водительства на будущее.

Kino nodded dumbly, and it was Juana who spoke softly.

Кино молча кивнул, и вместо него тихо ответила Хуана:

"We will, Father. And we will be married now. Kino has said so." She looked at the neighbors for confirmation, and they nodded their heads solemnly.

- Мы не забудем, отец. И теперь мы обвенчаемся. Так сказал Кино. Она обвела соседей взглядом, ища подтверждения своим словам, и они торжественно склонили головы.

The priest said,

"It is pleasant to see that your first thoughts are good thoughts. God bless you, my children." He turned and left quietly, and the people let him through.

Священник сказал:

- Приятно знать, что ваши первые мысли - мысли благочестивые. Да хранит вас господь, дети мои.- Он повернулся и не спеша пошел к выходу, и люди расступились перед ним.

But Kino's hand had closed tightly on the pearl again, and he was glancing about suspiciously, for the evil song was in his ears,shrilling against the music of the pearl.

Но пальцы Кино снова сомкнулись вокруг жемчужины, и он подозрительно посмотрел по сторонам, потому что недобрая песнь снова зазвучала у него в ушах, зазвучала пронзительно, приглушая мелодию жемчужины.

The neighbors slipped away to go to their houses, and Juana squatted by the fire and set her clay pot of boiled beans over the little flame. Kino stepped to the doorway and looked out. As always, he could smell the smoke from many fires, and he could see the hazy stars and feel the damp of the night air so that he covered his nose from it. The thin dog came to him and threshed itself in greeting like a windblown flag, and Kino looked down at it and didn't see it. He had broken through the horizons into a cold and lonely outside. He felt alone and unprotected, and scraping crickets and shrilling tree frogs and croaking toads seemed to be carrying the melody of evil. Kino shivered a little and drew his blanket more tightly against his nose. He carried the pearl still in his hand, tightly closed in his palm, and it was warm and smooth against his skin.

Соседи один за другим разошлись по своим хижинам, и Хуана присела у костра и поставила на маленький огонь глиняный горшок с фасолью. Кино подошел к двери и выглянул наружу. Как и всегда, до него донесся запах дыма от костров, и он увидел затуманенные звезды и, почувствовав вечернюю сырость, прикрыл ноздри краем одеяла. Тощая собака опять подбежала к нему и приветственно затрепыхалась всем телом, точно флаг на ветру, но Кино обратил к ней взгляд и не увидел ее. Он прорвался сквозь кольцо горизонта в холодную пустоту. Он чувствовал себя одиноким, беззащитным, и в стрекотанье цикад, в скрипучих голосах квакш, в урчанье лягушек ему слышался напев врага. Кино чуть вздрогнул и плотнее прикрыл ноздри краем одеяла. Жемчужина была все еще зажата у него в руке, зажата крепко, и он чувствовал ладонью, какая она гладкая и теплая.

Behind him he heard Juana patting the cakes before she put them down on the clay cooking sheet. Kino felt all the warmth and security of his family behind him, and the Song of the Family came from behind him like the purring of a kitten. But now, by saying what his future was going to be like, he had created it. A plan is a real thing, and things projected are experienced. A plan once made and visualized becomes a reality along with other realities- never to be destroyed but easily to be attacked. Thus Kino's future was real, but having set it up, other forces were set up to destroy it, and this he knew, so that he had to prepare to meet the attack. And this Kino knew also-that the gods do not love men's plans, and the gods do not love success unless it comes by accident. He knew that the gods take their revenge on a man if he be successful through his own efforts. Consequently Kino was afraid of plans, but having made one, he could never destroy it. And to meet the attack, Kino was already making a hard skin for himself against the world. His eyes and his mind probed for danger before it appeared.

За спиной у Кино Хуана пошлепывала руками по лепешкам, прежде чем положить их на глиняный противень. Кино чувствовал позади себя тепло и нежность, и Песнь семьи звучала там, словно мурлыканье котенка. Но теперь, сказав вслух, что его ждет впереди, он тем самым создал свое будущее. Замысел - это реальная вещь, и то, что ты замышляешь, живет в тебе. Замысел, родившийся и уже зримый, становится реальностью в ряду других реальностей. Он существует, его уже нельзя разрушить, но на него легко посягнуть. И будущее Кино стало такой реальностью, и лишь только оно утвердилось, другие силы - разрушительные - потянулись к нему, и Кино знал это и должен был готовиться к тому, чтобы отразить их посягательства. И еще Кино знал, что боги не любят людских замыслов, не любят, когда людям сопутствует успех, разве только если его приведет случай. Он знал, что боги мстят человеку, добившемуся успеха своими собственными силами. И, зная это, Кино страшился своих замыслов, но, поскольку они уже существовали, разрушить их он не мог. И чтобы оградить свои замыслы от всяких посягательств, он постепенно заковывал себя в броню - один против всего мира. Его глаза, его разум нащупали опасность задолго до того, как она появилась.

Standing in the door, he saw two men approach; and one of them carried a lantern which lighted the ground and the legs of the men. They turned in through the opening of Kino's brush fence and came to his door. And Kino saw that one was the doctor and the other the servant who had opened the gate in the morning. The split knuckle son Kino's right hand burned when he saw who they were.

Стоя в дверях, он увидел, что вдоль изгороди идут двое и один человек несет фонарь, который освещает землю и ноги их обоих. Они свернули к проходу в тростниковой изгороди и подошли к его хижине. И Кино узнал их: один был доктор, а другой - слуга, который отворил ему калитку утром. Рассеченные суставы его правой руки словно обожгло огнем, когда он увидел, кто идет к нему.

The doctor said,

"I was not in when you came this morning. But now, at the first chance, I have come to see the baby."

Доктор сказал:

- Меня не было дома, когда ты приходил утром. Но теперь я освободился и решил сразу же прийти посмотреть твоего ребенка.

Kino stood in the door, filling it, and hatred raged and flamed in back of his eyes, and fear too, for the hundreds of years of subjugation were cut deep in him.

Кино стоял на пороге, загораживая плечами вход в хижину, и ненависть бушевала в его глазах - ненависть и страх, ибо вековая покорность глубоко сидела в нем.

"The baby is nearly well now," he said curtly.

- Ребенок почти здоров,- отрывисто проговорил он.

The doctor smiled, but his eyes in their little lymph-lined hammocks did not smile.

Доктор улыбнулся, но его глаза в отечных мешках не улыбались.

He said, "Sometimes, my friend, the scorpion sting has a curious effect. There will be apparent improvement, and then without warning- pouf!" He pursed his lips and made a little explosion to show how quick it could be, and he shifted his small black doctor's bag about so that the light of the lamp fell upon it, for he knew that Kino's race love the tools of any craft and trust them. "Sometimes," the doctor went on in a liquid tone, "sometimes there will be a withered leg or a blind eye or a crumpled back. Oh, I know the sting of the scorpion, my friend, and I can cure it."

Он сказал:

- Укусы скорпиона дают иной раз неожиданные последствия, друг мой. Как будто наступает явное улучшение, и вдруг, когда никто этого не ждет...

Доктор надул губы и сделал ими "пуфф!", показывая, как скоро может наступить конец. И он переложил свою черную сумку с инструментами из правой руки в левую, так, чтобы на нее упал свет фонаря, ибо ему было хорошо известно, что народ Кино любит всякие инструменты и верит в их могущество.

- Иной раз,- ровным голосом продолжал доктор, иной раз у больного вдруг начинает сохнуть нога, или он слепнет, или становится горбуном! Мне ли не знать, что такое скорпион, друг мой, и я умею лечить от его укусов.

Kino felt the rage and hatred melting toward fear. He did not know, and perhaps this doctor did. And he could not take the chance of putting his certain ignorance against this man's possible knowledge. He was trapped as his people were always trapped, and would be until, as he had said, they could be sure that the things in the books were really in the books. He could not take a chance - not with the life or with the straightness of Coyotito. He stood aside and let the doctor and his man enter the brush hut.

Кино почувствовал, как его ненависть и ярость испаряются и на их место приходит страх. Он ничего не понимает в болезнях, а доктор, может быть, действительно умеет лечить. Рисковать нельзя - нельзя отгораживаться от доктора своим явным невежеством. Доктор, может быть, все понимает. Кино загнан в ловушку, всегда расставленную перед людьми его народа, и он не вырвется из нее до тех пор, пока не будет знать наверное, что написано в книгах и чего там нет. Да! Рисковать нельзя - нельзя подвергать опасности ни жизнь, ни прямую спинку Койотито. Кино отступил в сторону и пропустил доктора и его слугу в тростниковую хижину.

Juana stood up from the fire and backed away as he entered, and she covered the baby's face with the fringe of her shawl. And when the doctor went to her and held out his hand, she clutched the baby tight and looked at Kino where he stood with the fire shadows leaping on his face.

Хуана поднялась от огня и попятилась в угол и прикрыла ребенку лицо кистями шали. А когда доктор подошел к ней и протянул руку, она судорожно прижала Койотито к груди и метнула взгляд на Кино и увидела, как блики огня перебегают по его лицу.

Kino nodded, and only then did she let the doctor take the baby.

Кино молча кивнул ей, и только тогда она позволила доктору взять ребенка.

"Hold the light," the doctor said, and when the servant held the lantern high, the doctor looked for a moment at the wound on the baby's shoulder. He was thoughtful for a moment and then he rolled back the baby's eyelid and looked at the eyeball. He nodded his head while Coyotito struggled against him.

- Посвети мне,- сказал доктор, и когда слуга поднял фонарь, доктор внимательно оглядел ранку на плече у Койотито. Он задумался на минуту, а потом завернул ребенку верхнее веко и посмотрел глазное яблоко. Он покачал головой, не отпуская сучившего ножками Койотито.

"It is as I thought," he said. "The poison has gone inward and it will strike soon. Come look!" He held the eyelid down. "See- it is blue." And Kino, looking anxiously, saw that indeed it was a little blue. And he didn't know whether or not it was always a little blue. But the trap was set. He couldn't take the chance.

- Так я и думал,- сказал доктор. - Яд проник глубоко и скоро сделает свое дело. Поди сюда, посмотри.- Он снова завернул ребенку верхнее веко.- Видишь - посинело.- И Кино с ужасом убедился, что и вправду глазное яблоко у Койотито голубоватое. А кто знает, может быть, оно у него всегда такое? Но ловушка была поставлена. Кино не посмел рисковать.

The doctor's eyes watered in their little hammocks.

"I will give him something to try to turn the poison aside," he said. And he handed the baby to Kino.

Отечные глаза доктора подернулись слезой.

- Я дам ему лекарство, может быть, оно поборет яд, сказал он, передавая ребенка отцу.

Then from his bag he took a little bottle of white powder and a capsule of gelatine. He filled the capsule with the powder and closed it, and then around the first capsule he fitted a second capsule and closed it. Then he worked very deftly. He took the baby and pinched its lower lip until it opened its mouth. His fat fingers placed the capsule far back on the baby's tongue, back of the point where he could spit it out, and then from the floor he picked up the little pitcher of pulque and gave Coyotito a drink, and it was done. He looked again at the baby's eyeball and he pursed his lips and seemed to think. At last he handed the baby back to Juana, and he turned to Kino.

"I think the poison will attack within the hour," he said. "The medicine may save the baby from hurt, but I will come back in an hour. Perhaps I am in time to save him." He took a deep breath and went out of the hut, and his servant followed him with the lantern.

И доктор вынул из своей сумки маленький пузырек с белым порошком и желатиновую капсулу. Он всыпал порошок в капсулу, закрыл ее, вложил в другую - побольше и закрыл и эту. Дальнейшее было сделано ловко, умело. Доктор взял ребенка у Кино и, ухватив его двумя пальцами за нижнюю губу, открыл ему рот. Толстые пальцы доктора сунули капсулу на самый корень языка, так что ребенок не мог выплюнуть ее, а потом доктор поднял с пола маленький кувшин и дал Койотито глотнуть пульки - и все. Доктор снова посмотрел ему глазное яблоко, поджал губы и будто задумался. Но вот он отдал ребенка Хуане и повернулся к Кино:

- Действие яда должно сказаться в течение часа. Если лекарство подействует, ребенок выживет. Через час я приду. Может быть, я поспел вовремя и спасу его.- Он глубоко вздохнул и вышел из хижины, и слуга с фонарем последовал за ним.

Now Juana had the baby under her shawl, and she stared at it with anxiety and fear. Kino came to her, and he lifted the shawl and stared at the baby. He moved his hand to look under the eyelid, and only then saw that the pearl was still in his hand. Then he went to a box by the wall, and from it he brought a piece of rag. He wrapped the pearl in the rag, then went to the corner of the brush house and dug a little hole with his fingers in the dirt floor, and he put the pearl in the hole and covered it up and concealed the place. And then he went to the fire where Juana was squatting, watching the baby's face.

Хуана держала ребенка у себя под шалью и смотрела на него сама не своя от волнения и страха. Кино подошел к ней, откинул край шали и тоже посмотрел на Койотито. Он поднял руку, чтобы оттянуть ему веко, и только тогда увидел, что жемчужина все еще зажата у него в руке. Он подошел к ящику у стены и вынул оттуда небольшую тряпицу. Он завернул в нее жемчужину, вырыл пальцами ямку в дальнем углу хижины, положил туда этот крошечный сверток, забросал его землей и разровнял место, так чтобы ничего не было видно. Потом вернулся к костру, около которого, не сводя глаз с лица Койотито, сидела Хуана.

The doctor, back in his house, settled into his chair and looked at his watch. His people brought him a little supper of chocolate and sweet cakes and fruit, and he stared at the food discontentedly.

Придя домой, доктор опустился в кресло и посмотрел на часы. Слуги подали ему легкий ужин - шоколад с песочным печеньем и фрукты, и доктор сидел, недовольно глядя на все это.

In the houses of the neighbors the subject that would lead all conversations for a long time to come was aired for the first time to see how it would go. The neighbors showed one another with their thumbs how big the pearl was, and they made little caressing gestures to show how lovely it was. From now on they would watch Kino and Juana very closely to see whether riches turned their heads, as riches turn all people's heads. Everyone knew why the doctor had come. He was not good at dissembling and he was very well understood.

В соседних хижинах впервые обсуждалось то, чему было суждено долгие годы служить темой всех бесед, всех толков и пересудов. Соседи показывали друг другу, какая огромная эта жемчужина, соединяя кончики большого и указательного пальцев, и легкими ласкающими движениями рук старались передать, до чего же она прекрасна. С этого дня соседи будут пристально следить за Кино и Хуаной, следить, не вскружило ли им голову богатство - ведь богатство кружит голову всем. Соседи знали, почему доктор пришел к Койотито. Доктор был плохой актер, и все догадались о цели его прихода.

Out in the estuary a tight-woven school of small fishes glittered and broke water to escape a school of great fishes that drove in to eat them. And in the houses the people could hear the swish of the small ones and the bouncing splash of the great ones as the slaughter went on. The dampness arose out of the Gulf and was deposited on bushes and cacti and on little trees in salty drops. And the night mice crept about on the ground and the little nighthawks hunted them silently.

А в Заливе маленькие рыбешки, сбившиеся плотным косяком, сверкали чешуей в воде, спасаясь от косяка крупных рыб, которые гонялись за ними, чтобы сожрать их. И людям, сидевшим по тростниковым хижинам, было слышно, как идет эта бойня, как мелочь со свистом рассекает волну, а хищники, стремительно вырываясь на поверхность, шлепают по воде плавниками и хвостом. Испарения поднимались над Заливом и солеными капельками оседали на кустах, кактусах и низкорослых деревьях. И мыши сновали по земле, а маленькие ночные ястребки бесшумно охотились на них.

The skinny black puppy with flame spots over his eyes came to Kino's door and looked in. He nearly shook his hind quarters loose when Kino glanced up at him, and he subsided when Kino looked away. The puppy did not enter the house, but he watched with frantic interest while Kino ate his beans from the little pottery dish and wiped it clean with a corncake and ate the cake and washed the whole down with a drink of pulque.

Костлявый черный щенок с золотисто-огненными подпалинами над глазами подошел к дверям хижины Кино и заглянул туда. Он чуть не отвихлял себе зад, когда Кино скользнул по нему взглядом, и сразу затих, лишь только Кино отвел от него глаза. Щенок не вошел в хижину, а, сидя у порога, с безумным интересом следил за тем, как Кино ел фасоль из маленького глиняного горшочка, как он вытер его дочиста лепешкой, съел и лепешку и запил все это пулькой.

Kino was finished and was rolling a cigarette when Juana spoke sharply.

Поужинав, Кино стал свертывать самокрутку, как вдруг Хуана резко вскрикнула:

"Kino."

- Кино!

He glanced at her and then got up and went quickly to her for he saw fright in her eyes. He stood over her, looking down, but the light was very dim. He kicked a pile of twigs into the firehole to make a blaze, and then he could see the face of Coyotito. The baby's face was flushed and his throat was working and a little thick drool of saliva issued from his lips. The spasm of the stomach muscles began, and the baby was very sick.

Он взглянул на Хуану, встал и быстро подошел к ней, потому что в глазах Хуаны был ужас. Он нагнулся и ничего не разглядел в полумраке. Он подкинул ногой веток в ямку, чтобы костер разгорелся ярче, и тогда огонь осветил голову Койотито. Лицо у ребенка было все красное, горло судорожно подергивалось, в уголках рта проступила густая слюна. У Койотито начинались желудочные колики, и ему было совсем плохо.

Kino knelt beside his wife.

Кино стал на колени рядом с женой.

"So the doctor knew," he said, but he said it for himself as well as for his wife, for his mind was hard and suspicious and he was remembering the white powder. Juana rocked from side to side and moaned out the little Song of the Family as though it could ward off the danger, and the baby vomited and writhed in her arms. Now uncertainty was in Kino, and the music of evil throbbed in his head and nearly drove out Juana's song.

- Значит, доктор говорил правду,- сказал он, сказал самому себе и жене, потому что мысли у него были все злые, недоверчивые и он все еще не забыл про белый порошок. Покачиваясь взад и вперед, Хуана жалобно затянула Песнь семьи, точно ею можно было отогнать беду, а ребенка тошнило, и он корчился у нее на руках. Кино был весь во власти своих сомнений, и напев зла гудел у него в ушах, почти заглушая песнь Хуаны.

The doctor finished his chocolate and nibbled the little fallen pieces of sweet cake. He brushed his fingers on a napkin, looked at his watch, arose, and took up his little bag.

Доктор выпил чашку шоколада, подобрал со скатерти крошки песочного печенья и отправил их в рот. Потом он вытер пальцы салфеткой, посмотрел на часы, поднялся и взял свою сумку.

The news of the baby's illness traveled quickly among the brush houses, for sickness is second only to hunger as the enemy of poor people. And some said softly, "Luck, you see, brings bitter friends." And they nodded and got up to go to Kino's house. The neighbors scuttled with covered noses through the dark until they crowded into Kino's house again. They stood and gazed, and they made little comments on the sadness that this should happen at a time of joy, and they said, "All things are in God's hands." The old women squatted down beside Juana to try to give her aid if they could and comfort if they could not.

Весть о том, что ребенку стало хуже, быстро облетела тростниковые хижины, потому что после голода болезнь самый страшный враг бедняков. И кое-кто из соседей тихо говорил: "Вот видите! По пятам за удачей идут ее пагубные друзья". И они вставали, покачивая головой, и шли к хижине Кино. Прикрывая краем одеяла ноздри от сырости, соседи со всех сторон спешили в темноте к хижине Кино, и скоро там опять стало тесно. Люди стояли и смотрели на Койотито и время от времени коротко переговаривались между собой о том, как это грустно, что такая беда случилась в день радости, и добавляли: "Все в руках божиих". Старухи присели на корточки рядом с Хуаной и пытались помочь ей, а если не помочь, так хоть утешить.

Then the doctor hurried in, followed by his man. He scattered the old women like chickens. He took the baby and examined it and felt its head.

Доктор быстро вошел в хижину в сопровождении своего слуги. Он разогнал старух, точно это были куры. Он взял ребенка, осмотрел его и пощупал ему лоб.

"The poison it has worked," he said. "I think I can defeat it. I will try my best."

- Яд оказывает свое действие,- сказал доктор.- Но я буду бороться с ним. Сделаю все, что могу.

He asked for water, and in the cup of it he put three drops of ammonia, and he pried open the baby's mouth and poured it down. The baby spluttered and screeched under the treatment, and Juana watched him with haunted eyes. The doctor spoke a little as he worked.

Он попросил воды и капнул в кружку три капли нашатырного спирта, потом разжал Койотито зубы и влил раствор ему в рот. Койотито пронзительно закричал, давясь и выплевывая лекарство, а Хуана, как обезумевшая, смотрела на него. Возясь с ребенком, доктор приговаривал:

"It is lucky that I know about the poison of the scorpion, otherwise-" and he shrugged to show what could have happened.

- Счастье, что я умею лечить от укусов скорпиона, не то... - И доктор пожал плечами, давая этим понять, что было бы, если бы не его уменье.

But Kino was suspicious, and he could not take his eyes from the doctor's open bag, and from the bottle of white powder there. Gradually the spasms subsided and the baby relaxed under the doctor's hands. And then Coyotito sighed deeply and went to sleep, for he was very tired with vomiting. The doctor put the baby in Juana's arms.

Но Кино, еще не расставшийся со своими подозрениями, все смотрел н смотрел на раскрытую докторскую сумку и видневшийся в ней пузырек с белым порошком. Мало помалу судороги прекратились, и Койотито затих на руках у доктора. А потом он глубоко вздохнул и задремал, измученный приступами рвоты. Доктор передал Койотито с рук на руки Хуане.

"He will get well now," he said. "I have won the fight." And Juana looked at him with adoration.

- Теперь дело пойдет на поправку,- сказал он. Я выиграл бой. И Хуана обожающими глазами посмотрела на него.

The doctor was closing his bag now. He said, "When do you think you can pay this bill?" He said it even kindly.

Доктор уже закрыл свою сумку. Он спросил:

- Когда же ты думаешь расплатиться со мною? - Он проговорил это даже ласково.

"When I have sold my pearl I will pay you," Kino said.

- Я расплачусь, как только продам жемчужину, ответил Кино.

"You have a pearl? A good pearl?" the doctor asked with interest.

- У тебя есть жемчужина? И хорошая жемчужина? - заинтересовался доктор.

And then the chorus of the neighbors broke in.

И тут хором вступили соседи.

"He has found the Pearl of the World," they cried, and they joined forefinger with thumb to show how great the pearl was.

- Он выловил самую большую в мире!- наперебой кричали они и, сомкнув кончики большого и указательного пальцев, показывали, какая она огромная, эта жемчужина.

"Kino will be a rich man," they clamored. "It is a pearl such as one has never seen."

- Кино разбогатеет,- перебивая один другого, говорили соседи.- Такой жемчужины еще никто не видел.

The doctor looked surprised.

"I had not heard of it. Do you keep this pearl in a safe place? Perhaps you would like me to put it in my safe?"

Доктор сделал удивленное лицо.

- Первый раз слышу. А где ты держишь свою жемчужину? В надежном месте? Хочешь, я спрячу ее у себя в сейфе?

Kino's eyes were hooded now, his cheeks were drawn taut.

"I have it secure," he said. "Tomorrow I will sell it and then I will pay you."

Кино прикрыл глаза веками, и на скулах у него проступили желваки.

- Место надежное,- сказал он.- Завтра я продам ее и заплачу вам.

The doctor shrugged, and his wet eyes never left Kino's eyes. He knew the pearl would be buried in the house, and he thought Kino might look toward the place where it was buried.

"It would be a shame to have it stolen before you could sell it," the doctor said, and he saw Kino's eyes flick involuntarily to the floor near the side post of the brush house.

Доктор пожал плечами, но его слезящиеся глаза, не отрываясь, смотрели в глаза Кино. Он был уверен, что жемчужина спрятана в хижине, и следил, не взглянет ли Кино на то место, где она зарыта.

- Будет очень жаль, если жемчужину украдут у тебя до того, как ты ее продашь,- сказал доктор и заметил, что Кино невольно метнул взгляд на пол, к угловой стойке хижины.

When the doctor had gone and all the neighbors had reluctantly returned to their houses, Kino squatted beside the little glowing coals in the fire hole and listened to the night sound, the soft sweep of the little waves on the shore and the distant barking of dogs, the creeping of the breeze through the brush house roof and the soft speech of his neighbors in their houses in the village. For these people do not sleep soundly all night; they awaken at intervals and talk a little and then go to sleep again. And after a while Kino got up and went to the door of his house.

Когда доктор ушел и соседи нехотя разбрелись по домам, Кино присел на корточки у тлеющих в ямке углей и стал прислушиваться к ночным звукам - к шороху легкой прибрежной волны и лаю собак где-то вдалеке, к шелесту ветерка на крыше тростниковой хижины и к приглушенным голосам соседей, доносившимся из других хижин поселка. А голоса не умолкали, потому что сон у этих людей прерывистый: они проснутся среди ночи, поговорят и опять засыпают. И, посидев у тлеющего костра еще несколько минут, Кино встал и подошел к двери.

He smelled the breeze and he listened for any foreign sound of secrecy or creeping, and his eyes searched the darkness, for the music of evil was sounding in his head and he was fierce and afraid. After he had probed the night with his senses he went to the place by the side post where the pearl was buried, and he dug it up and brought it to his sleeping mat, and under his sleeping mat he dug another little hole in the dirt floor and buried his pearl and covered it up again.

Он втянул ноздрями воздух и прислушался, не подползает ли, не крадется ли кто, и его глаза впивались в ночную темноту, ибо Песнь зла не стихала, а вместе с ней не стихали ни гнев, ни страх в сердце Кино. Приглядевшись, прислушавшись к ночи, он вернулся в хижину, подошел к угловой стойке, откопал жемчужину и, вырыв под циновкой другую ямку, положил се туда и прикрыл сверху землей.

And Juana, sitting by the fire hole, watched him with questioning eyes, and when he had buried his pearl she asked, "Who do you fear?"

А Хуана, сидевшая у костра, следила за ним недоумевающим взглядом, и когда он спрятал жемчужину, она спросила:

- Кого ты боишься?

Kino searched for a true answer, and at last he said, "Everyone." And he could feel a shell of hardness drawing over him.

Кино искал слово, нужное для ответа, и, найдя его наконец, сказал:

- Всех.- И почувствовал, как твердая броня одевает ему сердце.

After a while they lay down together on the sleeping mat, and Juana did not put the baby in his box tonight, but cradled him on her arms and covered his face with her head shawl. And the last light went out of the embers in the fire hole.

Они легли на циновку, и в эту ночь Хуана не стала класть ребенка в ящик, подвешенный к потолку, а взяла его к себе и прикрыла ему лицо свой шалью. И вскоре в ямке для костра один за другим погасли все угольки.

But Kino's brain burned, even during his sleep, and he dreamed that Coyotito could read, that one of his own people could tell him the truth of things. And in his dream, Coyotito was reading from a book as large as a house, with letters as big as dogs, and the words galloped and played on the book. And then darkness spread over the page, and with the darkness came the music of evil again, and Kino stirred in his sleep; and when he stirred, Juana's eyes opened in the darkness. And then Kino awakened, with the evil music pulsing in him, and he lay in the darkness with his ears alert.

Голова у Кино горела даже во сне, и ему снилось, что Койотито научился читать и что теперь он, его сын и сын его народа, расскажет своему отцу всю правду. Койотито читал книгу - огромную, величиной с дом, буквы в ней были большие, каждая величиной с собаку, и слова скакали и резвились по ее страницам. А потом на книгу упала густая тень, и сейчас же вслед за этим снова зазвучал злой напев, и Кино беспокойно заворочался во сне, и при первом же его движении глаза у Хуаны открылись. Кино проснулся, но злой напев все еще пульсировал у него в ушах, и он лежал в темноте, насторожившись всем своим существом.

Then from the corner of the house came a sound so soft that it might have been simply a thought, a little furtive movement, a touch of a foot on earth, the almost inaudible purr of controlled breathing. Kino held his breath to listen, and he knew that whatever dark thing was in his house was holding its breath too, to listen. For a time no sound at all came from the corner of the brush house. Then Kino might have thought he had imagined the sound. But Juana's hand came creeping over to him in warning, and then the sound came again! the whisper of a foot on dry earth and the scratch of fingers in the soil.

И вдруг из дальнего угла хижины до него донесся звук, такой слабый, что, может статься, это только почудилось ему, затаенный шорох, бесшумная поступь, почти невнятное "х-х" сдерживаемого дыхания. Кино сам перестал дышать, прислушиваясь, и он знал: то темное, что таится в его доме, тоже не дышит и тоже прислушивается. Минуту-две в дальнем углу хижины все было тихо. Кино мог бы подумать, что он ошибся. Но рука Хуаны предостерегающе подкралась к его руке, и тут звук послышался снова: шорох шагов по утоптанному полу и царапанье пальцами по земле.

And now a wild fear surged in Kino's breast, and on the fear came rage, as it always did. Kino's hand crept into his breast where his knife hung on a string, and then he sprang like an angry cat, leaped striking and spitting for the dark thing he knew was in the corner of the house. He felt cloth, struck at it with his knife and missed, and struck again and felt his knife go through cloth, and then his head crashed with lightning and exploded with pain. There was a soft scurry in the doorway, and running steps for a moment, and then silence.

К сердцу Кино волной подступил смертельный страх, а вслед за страхом, как всегда,- гнев. Рука его метнулась к груди, туда, где висел на шнурке нож, и он вскочил с циновки и, хрипя, фыркая, как разъяренная кошка, бросился на то темное, что таилось в углу его дома. Он нащупал рукой мягкость ткани, ударил ножом, промахнулся, снова ударил, почувствовал, что нож распорол ткань, и тут мозг ему пронзило молнией, и его обожгло взрывом боли. Шорох у порога, быстро удаляющийся топот ног-и все стихло.

Kino could feel warm blood running down from his forehead, and he could hear Juana calling to him.

Кино почувствовал, что со лба у него течет теплая кровь, услышал зов Хуаны:

"Kino! Kino!"

- Кино! Кино!

And there was terror in her voice. Then coldness came over him as quickly as the rage had, and he said,

"I am all right. The thing has gone."

И в голосе ее был ужас. Тогда холодное спокойствие пришло к нему, так же стремительно, как минуту назад гнев, и он сказал:

- Я жив. Здесь больше никого нет.

He groped his way back to the sleeping mat. Already Juana was working at the fire. She uncovered an ember from the ashes and shredded little pieces of cornhusk over it and blew a little flame into the cornhusks so that a tiny light danced through the hut. And then from a secret place Juana brought a little piece of consecrated candle and lighted it at the flame and set it upright on a fireplace stone. She worked quickly, crooning as she moved about. She dipped the end of her head shawl in water and swabbed the blood from Kino's bruised forehead.

Он ощупью пробрался к циновке. А Хуана уже была у костра. Она раскопала в золе уголек, бросила на него разорванных кукурузных листьев, подула на них, и по хижине заплясали маленькие отсветы огня. А потом Хуана достала из потайного места огарок священной свечки, зажгла его и поставила на камень у костра. Хуана двигалась быстро и тихо напевала все время. Она намочила край своей шали в воде и вытерла Кино кровь со лба.

"It is nothing," Kino said, but his eyes and his voice were hard and cold and a brooding hate was growing in him.

- Ничего,- сказал Кино, но голос и глаза были у него угрюмые, холодные, и ненависть росла в нем.

Now the tension which had been growing in Juana boiled up to the surface and her lips were thin.

И тогда напряжение, кипевшее в Хуане, прорвалось наружу, губы у нее сжались тонкой полоской.

"This thing is evil," she cried harshly. "This pearl is like a sin! It will destroy us," and her voice rose shrilly. "Throw it away, Kino. Let us break it between stones. Let us bury it and forget the place. Let us throw it back into the sea. It has brought evil. Kino, my husband, it will destroy us." And in the firelight her lips and her eyes were alive with her fear.

-Эта жемчужина недобрая!- крикнула Хуана. - В ней грех! Она погубит нас! - В голосе Хуаны зазвучали пронзительные нотки.- Выбрось ее. Кино. Давай раздавим ее жерновом. Давай закопаем ее и забудем то место. Давай бросим ее назад в море. Она несет с собой беду. Кино, муж мой! Она погубит нас! - И в отблесках огня, плясавшего по хижине, губы и ресницы Хуаны дрожали от страха.

But Kino's face was set, and his mind and his will were set.

Но во взгляде Кино была непоколебимость, и волю его тоже ничто не могло поколебать.

"This is our one chance," he said. "Our son must go to school. He must break out of the pot that holds us in."

- Когда мы еще дождемся такого? - сказал он.- Наш сын должен учиться в школе. Он должен разорвать путы, которые держат нас.

"It will destroy us all," Juana cried. "Even our son."

- Она принесет нам гибель! -крикнула Хуана.- Всем нам, даже нашему сыну.

"Hush," said Kino. "Do not speak any more. In the morning we will sell the pearl, and then the evil will be gone, and only the good remain. Now hush, my wife." His dark eyes scowled into the little fire, and for the first time he knew that his knife was still in his hands, and he raised the blade and looked at it and saw a little line of blood on the steel. For a moment he seemed about to wipe the blade on his trousers but then he plunged the knife into the earth and so cleansed it.

- Молчи,- сказал Кино.- Довольно говорить. Утром мы продадим жемчужину, и все, что в ней есть недоброго, уйдет, останется только хорошее. Молчи, жена.- Его темные глаза хмуро уставились на огонь, и тут он впервые почувствовал, что все еще держит нож в руке, и, взглянув на стальное лезвие, увидел на нем узкую полоску крови. Секунду он колебался, а потом, вместо того чтобы вытереть нож о брюки, счистил с него кровь, ударив им в землю.

The distant roosters began to crow and the air changed and the dawn was coming. The wind of the morning ruffled the water of the estuary and whispered through the mangroves, and the little waves beat on the rubbly beach with an increased tempo. Kino raised the sleeping mat and dug up his pearl and put it in front of him and stared at it.

Вдали уже начали перекликаться петухи, и в воздухе потеплело - рассвет был близок. Утренний ветер покрывал рябью гладь речного устья, шелестел листвой мангровых деревьев, и маленькие волны все чаще и чаще набегали на мелкую ракушку прибрежной кромки. Кино приподнял циновку, откопал свою жемчужину и положил ее перед собой.

And the beauty of the pearl, winking and glimmering in the light of the little candle, cozened his brain with its beauty. So lovely it was, so soft, and its own music came from it - its music of promise and delight, its guarantee of the future, of comfort, of security. Its warm lucence promised a poultice against illness and a wall against insult. It closed a door on hunger. And as he stared at it Kino's eyes softened and his face relaxed. He could see the little image of the consecrated candle reflected in the soft surface of the pearl, and he heard again in his ears the lovely music of the undersea, the tone of the diffused green light of the sea bottom. Juana, glancing secretly at him, saw him smile. And because they were in some way one thing and one purpose, she smiled with him.

И красота жемчужины, зыбко мерцающей серебром при свете огарка, обманула его своей прелестью. Она была такая красивая, такая нежная, и у нее была своя песнь песнь, полная обещаний, сулящая радость, надежное будущее, покой. Ее теплое свечение было как целебное снадобье на саднящую рану, как стена, ограждающая от обид. Она навсегда захлопывала дверь перед голодом. И по мере того, как Кино смотрел на нее, взгляд у него становился все мягче и напряженность сходила с лица. Он видел маленькое отражение огарка в серебристой поверхности жемчужины, он слышал чудесную песнь подводного царства, музыку рассеянного зеленого света на морском дне. Взглянув на него украдкой, Хуана увидела, что он улыбается. И так как они были все же одним существом, одной волей, она улыбнулась вместе с ним.

И в утро этого дня их приласкала надежда.

It is wonderful the way a little town keeps track of itself and of all its units. If every single man and woman, child and baby, acts and conducts itself in a known pattern and breaks no walls and differs with no one and experiments in no way and is not sick and does not endanger the ease and peace of mind or steady unbroken flow of the town, then that unit can disappear and never be heard of. But let one man step out of the regular thought or the known and trusted pattern, and the nerves of the townspeople ring with nervousness and communication travels over the nerve lines of the town. Then every unit communicates to the whole.

Не достойна ли удивления зоркость, с какой каждый маленький городок следит и за самим собой, и за отдельными единицами, составляющими его целое. Если мужчина, женщина, ребенок живет, придерживаясь раз и навсегда установленных правил, и не нарушает обычаев, не отличается от других мужчин, женщин и детей, не идет на риск новизны, не страждет каким-нибудь недугом и не грозит ни душевному покою, ни размеренному течению жизни города, тогда эта единица пребывает в неизвестности и ничем не дает знать о себе. Но пусть только кто-нибудь один сделает шаг в сторону от рутины мысли или от раз заведенного, надежного порядка вещей, и нервы горожан сейчас же отзовутся на это, нервная система города сейчас же придет в действие. И тогда каждая отдельная единица сообщается с другими такими же единицами.

Thus, in La Paz , it was known in the early morning through the whole town that Kino was going to sell his pearl that day. It was known among the neighbors in the brush huts, among the pearl fishermen; it was known among the Chinese grocery-store owners; it was known in the church, for the altar boys whispered about it. Word of it crept in among the nuns; the beggars in front of the church spoke of it, for they would be there to take the tithe of the first fruits of the luck. The little boys knew about it with excitement, but most of all the pearl buyers knew about it, and when the day had come, in the offices of the pearl buyers, each man sat alone with his little black velvet tray, and each man rolled the pearls about with his fingertips and considered his part in the picture.

И вот ранним утром по всему городу Ла-Пас разнеслась весть, что днем Кино пойдет продавать свою жемчужину. Это стало известно соседям в тростниковых хижинах и ловцам жемчуга; это стало известно в китайских бакалейных лавках; это стало известно в церкви, потому что служки перешептывались между собой, делясь последней новостью о жемчужине. Слух об этом дошел и до монахов; нищие на церковной паперти обсуждали его, ибо им-то наверняка предстояло вкусить от первых плодов удачи, выпавшей на долю Кино. Мальчишки встретили эту новость восторженными криками, но больше всех она взволновала скупщиков жемчуга, и когда день наступил, каждый скупщик уже сидел у себя в конторе наедине со своим черным бархатным лотком и кончиками пальцев катал по нему жемчужины и заранее репетировал свою роль в предстоящем событии.

It was supposed that the pearl buyers were individuals acting alone, bidding against one another for the pearls the fishermen brought in. And once it had been so. But this was a wasteful method, for often, in the excitement of bidding for a fine pearl, too great a price had been paid to the fishermen. This was extravagant and not to be countenanced. Now there was only one pearl buyer with many hands, and the men who sat in their offices and waited for Kino knew what price they would offer, how high they would bid, and what method each one would use. And although these men would not profit beyond their salaries, there was excitement among the pearl buyers, for there was excitement in the hunt, and if it be a man's function to breakdown a price, then he must take joy and satisfaction in breaking it as far down as possible. For every man in the world functions to the best of his ability, and no one does less than his best, no matter what he may think about it. Quite apart from any reward they might get, from any word of praise, from any promotion, a pearl buyer was a pearl buyer, and the best and happiest pearl buyer was he who bought for the lowest prices. The sun was hot yellow that morning, and it drew the moisture from the estuary and from the Gulf and hung it in shimmering scarves in the air so that the air vibrated and vision was insubstantial. A vision hung in the air to the north of the city - the vision of a mountain that was over two hundred miles away, and the high slopes of this mountain were swaddled with pines and a great stone peak arose above the timber line.

Издавна принято было считать, что скупщики жемчуга ведут свои дела каждый сам по себе и перехватывают друг у друга жемчужины, которые приносят им на продажу. И когда-то действительно так и было. Но этот порядок не оправдал себя, ибо, горячась, скупщики частенько переплачивали ловцам жемчуга, и мириться с таким расточительством в конце концов не пожелали. В дальнейшем остался только один скупщик-многорукий скупщик, и люди, которые сидели по своим конторам в ожидании Кино, знали заранее, сколько они предложат за его жемчужину, сколько надбавят и на какие пойдут ухищрения, чтобы сбить цену. И хотя эти скупщики работали не на процентах, а получали только свое жалованье, их трепала лихорадка, ими владел охотничий азарт, потому что человек, которому по роду его занятий надлежит сбивать цену, торгуется с радостью, с восторгом и сбивает ее настолько, насколько это удается ему. И так всякий из нас на любом жизненном поприще действует в полную меру своих способностей и выполняет все от него зависящее, что бы мы там ни думали сами о себе. Скупщик жемчуга остается скупщиком жемчуга независимо от того, получит ли он награду за свои труды, повысят ли его в должности, удостоят ли похвалы, и самый лучший, самый удачливый среди них тот, кто покупает жемчуг по самой низкой цене. Солнце, желтое и горячее в то утро, поднимало испарения с речного устья и с Залива и серебристо-дымчатымь шарфами развешивало их в воздухе, а воздух дрожал, даль расплывалась в нем. К северу от города над Заливом стоял мираж - отображение горы, которая была больше чем в двухстах милях отсюда, и отвесные склоны этой горы были укутаны сосновыми лесами, а над линией лесов она вздымалась в небо голой скалистой вершиной.

And the morning of this day the canoes lay lined up on the beach; the fishermen did not go out to dive for pearls, for there would be too much happening, too many things to see, when Kino went to sell the great pearl.

В утро этого дня лодки лежали на берегу, никто не вышел на ловлю жемчуга, ибо в городе ожидались важные события, надо было присутствовать при них и видеть собственными глазами, как Кино пойдет продавать свою огромную жемчужину.

In the brush houses by the shore Kino's neighbors sat long over their breakfasts, and they spoke of what they would do if they had found the pearl. And one man said that he would give it as a present to the Holy Father in Rome. Another said that he would buy Masses for the souls of his family for a thousand years. Another thought he might take the money and distribute it among the poor of La Paz; and a fourth thought of all the good things one could do with the money from the pearl, of all the charities, benefits, of all the rescues one could perform if one had money. All of the neighbors hoped that sudden wealth would not turn Kino's head, would not make a rich man of him, would not graft onto him the evil limbs of greed and hatred and coldness. For Kino was a well-liked man; it would be a shame if the pearl destroyed him. "That good wife Juana," they said, "and the beautiful baby Coyotito, and the others to come. What a pity it would be if the pearl should destroy them all."

В утро этого дня обитатели тростниковых хижин засиделись за завтраком, и каждый из них говорил о том, что бы он сделал, если бы жемчужина досталась ему. И один человек сказал, что он принес бы ее в дар святому отцу в Риме. Другой - что он уплатил бы за помин души всех своих родственников на тысячу лет вперед. Третий предпочитал, выручив деньги за жемчужину, раздать их беднякам Ла-Паса, а четвертый прикидывал, сколько можно сделать добра на такую большую сумму, скольких можно осчастливить, выручить, спасти. Соседи надеялись, что свалившееся на Кино богатство не вскружит ему голову, не превратит его в черствого богача, не привьет ему дурных черенков от дичка скупости, злобы и бессердечия. Ибо Кино любили в поселке, и было бы жаль, если бы жемчужина принесла ему гибель. "У него такая хорошая жена Хуана, говорили соседи,- и такой славный мальчик Койотито, и ведь Койотито - не последний, будут и другие дети. Неужели огромная жемчужина погубит их всех?"

For Kino and Juana this was the morning of mornings of their lives, comparable only to the day when the baby had been born. This was to be the day from which all other days would take their arrangement. Thus they would say, "It was two years before we sold the pearl," or, "It was six weeks after we sold the pearl." Juana, considering the matter, threw caution to the winds, and she dressed Coyotito in the clothes she had prepared for his baptism, when there would be money for his baptism. And Juana combed and braided her hair and tied the ends with two little bows of red ribbon, and she puton her marriage skirt and waist. The sun was quarter high when they were ready. Kino's ragged white clothes were clean at least, and this was the last day of his raggedness. For tomorrow, or even this afternoon, he would have new clothes.

Для Кино и Хуаны утро этого дня было лучшим за всю их жизнь, и они могли сравнить его только с тем днем, когда родился Койотито. Этот день положит начало всем последующим. И они будут говорить: "Это было за два года до того, как мы продали жемчужину". Или: "Эго было спустя полтора месяца после того, как мы продали жемчужину". Хуана решила, что в такой день можно на все махнуть рукой, и она одела Койотито в платьице, которое береглось к его крещению, когда будет чем заплатить за крещение. И Хуана расчесала волосы, вплела в косы красные ленты, завязала концы бантиками и нарядилась в свою свадебную юбку и кофточку. Когда все приготовления подошли к концу, солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Рубашка и брюки у Кино были хоть и рваные, но, чистые, и в этот день он последний раз надевал на себя лохмотья. Ибо завтра, а может статься, даже сегодня у него будет все новое.

The neighbors, watching Kino's door through the crevices in their brush houses, were dressed and ready too. There was no self-consciousness about their joining Kino and Juana to go pearlselling. It was expected, it was an historic moment, they would be crazy if they didn't go. It would be almost a sign of unfriendship.

Соседи, посматривавшие сквозь щели в стенах на дверь хижины Кино, тоже были одеты и готовы к выходу. Собираясь вместе с Кино и Хуаной идти продавать жемчужину, никто из них не испытывал ни малейшего чувства неловкости. Так и следовало поступить в этот знаменательный день, надо быть сумасшедшим, чтобы не пойти вместе с Кино и Хуаной. Останься они дома, это можно было бы счесть чуть ли не знаком недружелюбия с их стороны.

Juana put on her head shawl carefully, and she draped one long end under her right elbow and gathered it with her right hand so that a hammock hung under her arm, and in this little hammock she placed Coyotito, propped up against the head shawl so that he could see everything and perhaps remember. Kino put on his large straw hat and felt it with his hand to see that it was properly placed, not on the back or side of his head, like a rash, unmarried, irresponsible man, and not flat as an elder would wear it, but tilted a little forward to show aggressiveness and seriousness and vigor. There is a great deal to be seen in the tilt of a hat on a man. Kino slipped his feet into his sandals and pulled the thongs up over his heels. The great pearl was wrapped in an old soft piece of deerskin and placed in a little leather bag, and the leather bag was in a pocket in Kino's shirt. He folded his blanket carefully and draped it in a narrow strip over his left shoulder, and now they were ready.

Хуана бережно надела шаль на голову, и один ее конец спустила по правому боку и перекинула через правую руку, так что получилось нечто вроде маленькой люльки, и в эту люльку она посадила Койотито - пусть все увидит, и не только увидит, а может быть, и запомнит. Кино надел широкополую соломенную шляпу и потрогал тулью рукой - все ли в порядке, ибо надевать ее следовало не на затылок и не набекрень, как любит носить шляпы бесшабашная, неженатая молодежь, и не прямо, как носят люди пожилые, а чуть на нос, что должно было подчеркивать напористость, деловитость и силу воли ее обладателя. О многом можно судить по тому, как сидит у человека шляпа на голове! Кино сунул ноги в сандалии и завязал ремешки. Огромная жемчужина была завернута в кусок мягкой замши и положена в кожаный мешочек - в нагрудный карман. Кино аккуратно скатал одеяло в длину, перебросил его через левое плечо, и теперь они были готовы - все трое.

Kino stepped with dignity out of the house, and Juana followed him, carrying Coyotito. And as they marched up the freshet-washed alley toward the town, the neighbors joined them. The houses belched people; the doorways spewed out children. But because of the seriousness of the occasion, only one man walked with Kino, and that was his brother, Juan Tomas.

Полный достоинства. Кино вышел из своей хижины, а следом за ним Хуана с Койотито на руках. И на промытой отливом дороге к ним один за другим присоединились соседи. Хижины извергали на улицу взрослых, выплескивали детей. Но цель этого шествия была такая серьезная, что только один человек шагал рядом с Кино, и это был его брат Хуан Томас.

Juan Tomas cautioned his brother.

"You must be careful to see they do not cheat you," he said. And, "Very careful," Kino agreed.

Хуан Томас наставлял младшего брата.

- Смотри, как бы тебя не обманули. Надо действовать осмотрительно,- говорил он.

- Очень осмотрительно,- согласился с ним Кино.

"We do not know what prices are paid in other places," said Juan Tomas. "How can we know what is a fair price, if we do not know what the pearl buyer gets for the pearl in another place."

- Мы не внаем, сколько платят за жемчуг в других городах,- говорил Хуан Томас.- Как угадать настоящую цену, если нам неизвестно, сколько скупщик получит за твою жемчужину в другом городе?

"That is true," said Kino, "but how can we know? We are here, we are not there."

- Ты прав,- сказал Кино.- Но откуда нам это знать? Мы живем здесь, мы не знаем, что делается в других местах.

As they walked up toward the city the crowd grew behind them, and Juan Tomas, in pure nervousness, went on speaking.

Чем ближе они подходили к городу, тем больше и больше росла сопровождающая их толпа, но Хуан Томас продолжал говорить, потому что его мучило беспокойство.

"Before you were born, Kino," he said, "the old ones thought of a way to get more money for their pearls. They thought it would be better if they had an agent who took all the pearls to the capital and sold them there and kept only his share of the profit."

- Когда тебя еще не было на свете. Кино,- говорил он,- старики все думали, как сделать, чтобы получать больше денег за жемчуг. И они решили найти человека, который возил бы жемчуг в столицу и продавал бы его там и получал бы плату за свои труды.

Kino nodded his head.

Кино склонил голову:

"I know," he said. "It was a good thought."

- Знаю,- сказал он.- Это было мудрое решение.

"And so they got such a man," said Juan Tomas, "and they pooled the pearls, and they started him off. And he was never heard of again and the pearls were lost. Then they got another man, and they started him off, and he was never heard of again. And so they gave the whole thing up and went back to the old way."

- И такого человека нашли,- продолжал Хуан Томас.- Все отдали ему свои жемчужины и отправили его в путь. И с тех пор он как в воду канул, а вместе с ним и жемчуг. Тогда нашли другого человека, и его тоже отпра- вили в большой город, и он тоже исчез. После этого старики отказались от своей затеи, и все пошло по-прежнему.

"I know," said Kino. "I have heard our father tell of it. It was a good idea, but it was against religion, and the Father made that very clear. The loss of the pearl was a punishment visited on those who tried to leave their station. And the Father made it clear that each man and woman is like a soldier sent by God to guard some part of the castle of the Universe. And some are in the ramparts and some far deep in the darkness of the walls. But each one must remain faithful to his post and must not go running about, else the castle is in danger from the assaults of Hell."

- Знаю,- сказал Кино.- Я помню, как наш отец рассказывал об этом. Старики решили мудро, но религия не позволяет так делать. Об этом нам говорил священник. Пропажа всех жемчужин была возмездием тем, кто захотел сменить свое место на лучшее. Священник объяснил нам, что каждый мужчина и каждая женщина-это воин, посланный господом богом охранять чертог Вселенной. Кому положено нести стражу на крепостном валу, кому - во тьме подземелья. Оставлять свой пост не дозволено и бегать с места на место тоже не дозволено, ибо тогда силы ада восстанут и чертог будет разрушен.

"I have heard him make that sermon," said Juan Tomas. "He makes it every year."

- Я слышал эту проповедь,- сказал Хуан Томас,- Он читает ее каждый год.

The brothers, as they walked along, squinted their eyes a little, as they and their grandfathers and their great-grandfathers had done for four hundred years, since first the strangers came with argument and authority and gunpowder to back up both. And in the four hundred years Kino's people had learned only one defense - a slight slitting of the eyes and a slight tightening of the lips and a retirement. Nothing could break down this wall, and they could remain whole within the wall.

Братья чуть прищурились, так, как щурился весь их народ - и сами они, и прадеды, и прапрадеды их - вот уже четыреста лет, с того самого дня, когда эту страну заполнили чужеземцы, всезнающие, всевластные и готовые в любую минуту подкрепить порохом свои знания и власть. И за четыреста лет народ Кино научился отгораживаться от них только чуть заметным прищуром глаз, чуть заметными складками у рта и отчужденностью. Ничто не могло разрушить эту ограду, ничто не могло помешать им оставаться самими собой под ее защитой.

The gathering procession was solemn, for they sensed the importance of this day, and any children who showed a tendency to scuffle, to scream, to cry out, to steal hats and rumple hair, were hissed to silence by their elders. So important was this day that an old man came to see, riding on the stalwart shoulders of his nephew. The procession left the brush huts and entered the stone and plaster city where the streets were a little wider and there were narrow pavements beside the building. And as before, the beggars joined them as they passed the church; the grocers looked out at them as they went by; the little saloons lost their customers and the owners closed up shop and went along. And the sun beat down on the streets of the city and even tiny stones threw shadows on the ground.

Нарастающая толпа двигалась торжественным шагом, чувствуя все значение этого дня, и если кто-нибудь из ребятишек затевал драку, поднимал крик или плач, срывал шляпу с головы у сверстника и взъерошивал ему волосы, взрослые шикали на озорников и смиряли их. Настолько важные события ожидались в этот день, что один дряхлый старец тоже примкнул к процессии, восседая на могучих плечах своего внука. Процессия миновала тростниковые хижины и вступила в город с кирпичными и каменными домами, где улицы были чуть пошире, а вдоль домов шли узкие тротуары. И как накануне к ней примкнули нищие с церковной паперти; ее провожали глазами лавочники; маленькие таверны опустели, хозяева заперли их и тоже двинулись вместе с толпой. А солнце заливало город зноем, и тень на землю отбрасывали даже мелкие камешки.

The news of the approach of the procession ran ahead of it, and in their little dark offices the pearl buyers stiffened and grew alert. They got out papers so that they could be at work when Kino appeared, and they put their pearls in the desks, for it is not good to let an inferior pearl be seen beside a beauty. And word of the loveliness of Kino's pearl had come to them. The pearl buyers' offices were clustered together in one narrow street, and they were barred at the windows, and wooden slats cut out the light so that only a soft gloom entered the offices.

Слух о приближении процессии опередил ее, и скупщики жемчуга выпрямились и насторожились, сидя в своих маленьких темных конторах. Они стали перелистывать какие-то бумаги, притворяясь занятыми на случай появления Кино, и убрали свой жемчуг с глаз долой, ибо не годится, чтобы мелкие жемчужины оставались на столе, когда рядом с ними ляжет красавица. Весть о прелести жемчужины, которую несет Кино, уже дошла до них. Конторы скупщиков теснились все на одной узенькой улице, окна у них были снаружи зарешечены, а изнутри закрыты жалюзи, и оттого, что свет проникал внутрь только сквозь щели между деревянными планками, в конторах всегда стояла мягкая полутьма,

A stout slow man sat in an office waiting. His face was fatherly and benign, and his eyes twinkled with friendship. He was a caller of goodmornings, a ceremonious shaker of hands, a jolly man who knew all jokes and yet who hovered close to sadness, for in the midst of a laugh he could remember the death of your aunt, and his eyes could become wet with sorrow for your loss. This morning he had placed a flower in a vase on his desk, a single scarlet hibiscus, and the vase sat beside the black velvet-lined pearl tray in front of him. He was shaved close to the blue roots of his beard, and his hands were clean and his nails polished. His door stood open to the morning, and he hummed under his breath while his right hand practiced legerdemain. He rolled a coin back and forth over his knuckles and made it appear and disappear, made it spin and sparkle. The coin winked into sight and as quickly slipped out of sight, and the man did not even watch his own performance. The fingers did it all mechanically, precisely, while the man hummed to himself and peered out the door. Then he heard the tramp of feet of the approaching crowd, and the fingers of his right hand worked faster and faster until, as the figure of Kino filled the doorway, the coin flashed and disappeared.

В одной из контор сидел грузный, неповоротливый человек. Выражение лица у него было отечески доброе, 41 взгляд ласковый. Такой здоровается приветливо и обязательно за руку, знает множество анекдотов - словом, душа нараспашку. А какая в нем отзывчивость! Посреди шуток и смеха вдруг загрустит, вспомнив вашу покойную тетушку, и смахнет слезу, скорбя о вашей невозвратимой утрате. В то утро он поставил себе на стол вазу, а в нее единственный цветок - алый гибискус, и ваза соседствовала с черным бархатным лотком для жемчуга. Лицо у этого человека было выбрито до синевы, руки были чистые, с отполированными ногтями. Дверь его конторы стояла распахнутой навстречу утру, и он напевал что-то себе под нос, а правой рукой проделывал фокус с монетой. Монета перекатывалась у него по костяшкам пальцев, уходила на ладонь, подскакивала кверху, поблескивая на свету. Она мгновенно исчезала и снова появлялась, а он даже не смотрел на нее. Пальцы работали сами собой, с точностью автомата, и человек напевал что-то себе под нос и поглядывал на дверь. И вдруг он услышал топот приближающейся толпы, пальцы его правой руки заработали еще быстрее, и когда Кино появился в дверях, монета сверкнула в последний раз и исчезла.

"Good morning, my friend," the stout man said. "What can I do for you?"

- Добрый день, друг мой,- сказал грузный человек. Чем могу служить тебе?

Kino stared into the dimness of the little office, for his eyes were squeezed from the outside glare. But the buyer's eyes had become as steady and cruel and unwinking as a hawk's eyes, while the rest of his face smiled in greeting. And secretly, behind his desk, his right hand practiced with the coin.

Глаза Кино не сразу привыкли к полумраку маленькой конторы, потому что в них все еще стояло слепящее солнце. А в глазах скупщика стояла жестокость, и они смотрели на Кино по-ястребиному - в упор, не мигая, тогда как губы его приветливо улыбались. И правая рука, спрятанная под столом, по-прежнему играла монетой.

"I have a pearl," said Kino. And Juan Tomas stood beside him and snorted a little at the understatement. The neighbors peered around the doorway, and a line of little boys clambered on the window bars and looked through. Several little boys, on their hands and knees,watched the scene around Kino's legs.

- Я принес жемчужину,- сказал Кино. И Хуан Томас, стоя рядом с ним, чуть слышно хмыкнул, недовольный сдержанностью этого ответа. Соседи смотрели в контору с порога, мальчишки висели на оконной решетке, а двое-трое малышей, опустившись на четвереньки, наблюдали за всем происходящим, выглядывая из-за ног Кино.

"You have a pearl," the dealer said. "Sometimes a man brings in a dozen. Well, let us see your pearl. We will value it and give you the best price." And his fingers worked furiously with the coin. Now Kino instinctively knew his own dramatic effects. Slowly he brought out the leather bag, slowly took from it the soft and dirty piece of deerskin, and then he let the great pearl roll into the black velvet tray, and instantly his eyes went to the buyer's face. But there was no sign, no movement, the face did not change, but the secret hand behind the desk missed in its precision. The coin stumbled over a knuckle and slipped silently into the dealer's lap. And the fingers behind the desk curled into a fist. When the right hand came out of hiding, the forefinger touched the great pearl, rolled it on the black velvet; thumb and forefinger picked it up and brought it near to the dealer's eyes and twirled it in the air.

- Ты принес одну жемчужину,- сказал скупщик,- а мне приносят их сразу по десять-двенадцать штук. Ну что ж, покажи свою жемчужину. Мы оценим ее и заплатим тебе по справедливости.- И его пальцы лихорадочно завертели монету. Чутье подсказало Кино, что надо бить на эффект. Это получилось у него как-то само собой. Медленно положил он на стол кожаный мешочек, медленно вынул оттуда грязную замшевую тряпочку, скатил огромную жемчужину на черный бархатный лоток и, мгновенно подняв глаза, посмотрел скупщику в лицо. Ни малейшей перемены не было в этом лице - оно не дрогнуло, ничем не выдало себя, но рука, спрятанная под столом, дала осечку. Монета запнулась за сустав пальца и бесшумно скользнула скупщику "а колени. И пальцы, прятавшиеся под столом, сжались в кулак. Когда правая рука вынырнула из своего тайного убежища, указательный палец тронул огромную жемчужину, пустил ее по черному бархату лотка; большой и указательный подняли ее, поднесли к глазам скупщика и подкинули в воздух.

Kino held his breath, and the neighbors held their breath, and the whispering went back through the crowd.

Кино затаил дыхание, и соседи тоже затаили дыхание, и по толпе - от стола к дверям - пронесся шепот:

"He is inspecting it - No price has been mentioned yet- They have not come to a price."

- Он рассматривает ее. Цену еще не сказал... О цене речи пока не было.

Now the dealer's hand had become a personality. The hand tossed the great pearl back in the tray, the forefinger poked and insulted it, and on the dealer's face there came a sad and contemptuous smile.

Рука скупщика действовала сама по себе. Рука бросила огромную жемчужину обратно на бархатный лоток, указательный палец толкнул, щелкнул ее - он издевался над ней, а на лице скупщика заиграла грустная, презрительная усмешка.

"I am sorry, my friend," he said, and his shoulders rose a little to indicate that the misfortune was no fault of his.

- Ничего не могу поделать, друг мой,- проговорил он и чуть пожал плечами, выражая этим свою полную непричастность к постигшей Кино неудаче.

"It is a pearl of great value," Kino said.

- Эта жемчужина стоит больших денег,- сказал Кино.

The dealer's fingers spurned the pearl so that it bounced and rebounded softly from the side of the velvet tray.

Пальцы скупщика снова щелкнули жемчужину так, что она заметалась по бархатному лотку, мягко отскакивая от его бортов.

"You have heard of fool's gold," the dealer said. "This pearl is like fool's gold. It is too large. Who would buy it? There is no market for such things. It is a curiosity only. I am sorry. You thought it was a thing of value, and it is only a curiosity."

- Знаешь, что такое обманка?- Спросил скупщик. Люди ищут золото, а находят обманку. Так и с твоей жемчужиной. Она слишком велика. Кто ее купит? На такие спроса нет. Это всего лишь диковинка. Жаль, но что поделаешь? Ты думал, что твоя жемчужина стоит огромных денег, а ведь это только диковинка, особой ценности она не имеет.

Now Kino's face was perplexed and worried.

В глазах у Кино были растерянность, тревога.

"It is the Pearl of the World," he cried. "No one has ever seen such a pearl."

- Она самая большая в мире!- воскликнул он.- Такой жемчужины еще никто не видел!

"On the contrary," said the dealer, "it is large and clumsy. As a curiosity it has interest; some museum might perhaps take it to place in a collection of seashells. I can give you, say, a thousand pesos."

- Ошибаешься, - сказал скупщик. - Она слишком большая, грубая. Она представляет интерес лишь как редкостный по величине экземпляр. Если ее купят, так разве в какой-нибудь музей для пополнения коллекции морских раковин. Я могу предложить тебе за нее... ну, скажем, тысячу песо.

Kino's face grew dark and dangerous.

"It is worth fifty thousand,"he said. "You know it. You want to cheat me."

Лицо у Кино потемнело, глаза смотрели грозно.

- Она стоит пятьдесят тысяч,- сказал он.- Вы сами это знаете. Вы хотите обмануть меня.

And the dealer heard a little grumble go through the crowd as they heard his price. And the dealer felt a little tremor of fear.

Ухо скупщика уловило, как по толпе, услышавшей предложенную цену, прошел невнятный ропот. И скупщик почувствовал легкую дрожь страха.

"Do not blame me," he said quickly. "I am only an appraiser. Ask the others. Go to their offices and show your pearl - or better, let them come here, so that you can see there is no collusion. Boy," he called. And when his servant looked through the rear door, "Boy, go to such a one, and such another one and such a third one. Ask them to step in here and do not tell them why. Just say that I will be pleased to see them." And his right hand went behind the desk and pulled another coin from his pocket, and the coin rolled back and forth over the knuckles.

- Не вини меня,- быстро проговорил он.- Я всего лишь оценщик. Спроси кого-нибудь еще. Сходи к другим скупщикам и покажи им свою жемчужину. А лучше пусть они сами придут сюда, и ты убедишься, что мы не в сговоре. Эй!- крикнул он и приказал мальчику, выглянувшему из-за двери в глубине конторы:- Сбегай к тому-то и тому-то. Попроси их прийти сюда, только не говори зачем. Скажи просто, что я буду рад их видеть.- И правая рука нырнула под стол и вынула еще одну монету из кармана, и монета начала перекатываться взад и вперед по костяшкам пальцев.

Kino's neighbors whispered together. They had been afraid of something like this. The pearl was large, but it had a strange color. They had been suspicious of it from the first. And after all, a thousand pesos was not to be thrown away. It was comparative wealth to a man who was not wealthy. And suppose Kino took a thousand pesos. Only yesterday he had nothing.

Соседи Кино перешептывались между собой. Они так и думали, что добром это не кончится. Слов нет, жемчужина большая, но цвет у нее необычный. Она с самого начала показалась им какой-то странной. И если уж на то пошло, тысяча песо на дороге не валяется. Для человека, у кото- рого ничего нет, это целое состояние. А что, если Кино согласится на такую цену? Ведь только вчера он был бедняком.

But Kino had grown tight and hard. He felt the creeping of fate, the circling of wolves, the hover of vultures. He felt the evil coagulating about him, and he was helpless to protect himself. He heard in his ears the evil music. And on the black velvet the great pearl glistened, so that the dealer could not keep his eyes from it.

Но Кино словно окаменел. Он чувствовал, что судьба его решается, что его кольцом окружает волчья стая, что над ним вьются стервятники. Он чувствовал, как зло подкрадывается к нему, и не знал, где искать защиты. Он слышал вражескую песнь, она стояла у него в ушах. А огромная жемчужина, поблескивая, лежала в черном бархатном лотке, и человек, сидевший за столом, не мог отвести от нее глаз.

The crowd in the doorway wavered and broke and let the three pearl dealers through. The crowd was silent now, fearing to miss a word, to fail to see a gesture or an expression. Kino was silent and watchful. He felt a little tugging at his back, and he turned and looked in Juana's eyes, and when he looked away he had renewed strength.

Толпа в дверях дрогнула и расступилась, давая дорогу троим скупщикам. Толпа примолкла теперь, боясь упустить хоть слово, боясь прозевать малейшее движение, малейший взгляд. Кино тоже молчал - молчал настороженно. И вдруг он почувствовал, что его потянули сзади за рубашку, и, оглянувшись, посмотрел в глаза Хуаны, и когда он отвернулся от нее, новые силы прихлынули ему к сердцу.

The dealers did not glance at one another nor at the pearl. The man behind the desk said,

"I have put a value on this pearl. The owner here does not think it fair. I will ask you to examine this - this thing and make an offer. Notice," he said to Kino, "I have not mentioned what I have offered."

The first dealer, dry and stringy, seemed now to see the pearl for the first time. He took it up, rolled it quickly between thumb and forefinger, and then cast it contemptuously back into the tray.

Скупщики смотрели куда угодно, только не друг на друга и не на жемчужину. Тот, что сидел за столом, сказал:

- Я оценил вот эту жемчужину. Ее хозяин не согласен с моей оценкой. Прошу вас взглянуть на эту... эту вещь и определить ее стоимость. Учти,- обратился он к Кино, что я не назвал суммы, которую предложил тебе.

Первый скупщик, тощий, жилистый, словно только сейчас увидел жемчужину. Он взял ее, быстро покатал между большим и указательным пальцами и презрительным жестом бросил в лоток.

"Do not include me in the discussion," he said dryly. "I will make no offer at all. I do not want it. This is not a pearl - it is a monstrosity." His thin lips curled.

- Меня можете не принимать в расчет,- сухо проговорил он.- Я ничего не дам. Мне такая не нужна. Это не жемчужина... Это какое-то чудовище.- Его тонкие губы сжались еле заметной полоской.

Now the second dealer, a little man with a shy soft voice, took up the pearl, and he examined it carefully. He took a glass from his pocket and inspected it under magnification. Then he laughed softly.

Теперь второй скупщик, маленький, с тихим, робким голосом, взял жемчужину, внимательно осмотрел ее. Он вынул лупу из кармана и посмотрел на жемчужину еще раз. И негромко рассмеялся.

"Better pearl are made of paste," he said. "I know these things. This is soft and chalky, it will lose its color and die in a few months. Look-" He offered the glass to Kino, showed him how to use it, and Kino, who had never seen a pearl's surface magnified, was shocked at the strange-looking surface. The third dealer took the pearl from Kino's hands. "One of my clients likes such things," he said. "I will offer five hundred pesos, and perhaps I can sell it to my client for six hundred."

- Искусственные и то бывают лучше,- сказал второй скупщик.- Мне такие попадались. Она мягкая, рыхлая. Через несколько месяцев потускнеет и умрет. Смотри...- Он протянул лупу Кино, показал, как пользоваться ею, и Кино, которому никогда не приходилось разглядывать жемчуг сквозь увеличительное стекло, испугался, увидев, какая странная поверхность у его жемчужины. Третий скупщик взял ее у Кино.

- Один мой клиент интересуется такими вещами, сказал он.- Даю пятьсот песо, а ему, может быть, продам зa шестьсот.

Kino reached quickly and snatched the pearl from his hand. He wrapped it in the deerskin and thrust it inside his shirt.

Кино быстро протянул руку и выхватил жемчужину у него из пальцев. Он завернул ее в замшевый лоскут и сунул за пазуху.

The man behind the desk said, "I'm a fool, I know, but my first offer stands. I still offer one thousand. What are you doing?" he asked, as Kino thrust the pearl out of sight.

Человек, сидевший за столом, сказал:

- Я, конечно, набитый дурак, но от своей цены не отступлюсь. Даю по-прежнему тысячу песо. Что это ты? - удивился он, когда Кино спрятал жемчужину.

"I am cheated," Kino cried fiercely. "My pearl is not for sale here. I will go, perhaps even to the capital."

- Вы меня обманываете!- гневно крикнул Кино. Я не буду продавать здесь свою жемчужину. Я поеду в другой город, может быть, даже в столицу.

Now the dealers glanced quickly at one another. They knew they had played too hard; they knew they would be disciplined for their failure, and the man at the desk said quickly, "I might go to fifteen hundred."

Скупщики быстро переглянулись. Они поняли, что переборщили; они знали, что им влетит за такой промах, и тогда человек, сидевший за столом, быстро проговорил:

- Хорошо, даю полторы тысячи.

But Kino was pushing his way through the crowd. The hum of talk came to him dimly, his rage blood pounded in his ears, and he burst through and strode away. Juana followed, trotting after him.

Кино повернулся и, расталкивая соседей, пошел к двери. Жужжание голосов доносилось до него смутно, сквозь яростный гул крови в ушах, и, пробившись к выходу, он зашагал прочь от конторы. Хуана рысцой поспевала за ним.

When the evening came, the neighbors in the brush houses sat eating their corncakes and beans, and they discussed the great theme of the morning. They did not know, it seemed a fine pearl to them, but they had never seen such a pearl before, and surely the dealers knew more about the value of pearls than they. "And mark this," they said. "Those dealers did not discuss these things. Each of the three knew the pearl was valueless."

Когда наступил вечер, соседи разошлись по домам и, ужиная кукурузными лепешками и фасолью, обсуждали важные события этого дня. Трудно сказать, где правда. Слов нет, жемчужина красивая, но они впервые видят такую, а скупщики разбираются в жемчуге лучше всех. "И вы помните?- говорили они.- Скупщики не советовались друг с другом, и все трое признали, что жемчужина не имеет никакой цены".

"But suppose they had arranged it before?"

- А может, они сговорились заранее?

"If that is so, then all of us have been cheated all of our lives."

- Если это так, значит, нас обманывают всю нашу жизнь.

Perhaps, some argued, perhaps it would have been better if Kino took the one thousand five hundred pesos. That is a great deal of money, more than he has ever seen. Maybe Kino is being a pigheaded fool. Suppose he should really go to the capital and find no buyer for his pearl. He would never live that down. And now, said other fearful ones, now that he had defied them, those buyers will not want to deal with him at all. Maybe Kino has cut off his own head and destroyed himself.

Может быть, говорили некоторые, может быть, Кино не следовало отказываться от полутора тысяч песо. Это большие деньги, он таких денег и в руках не держал. Может быть. Кино безмозглый дурак? А что, если он и в самом деле поедет в столицу и не найдет там покупателя на свою жемчужину? Такое трудно пережить. Вот теперь, говорили трусливые, теперь когда Кино пошел наперекор этим скупщикам, они вовсе не захотят иметь с ним дело. Может быть, Кино сам положил голову на плаху, сам погубил себя.

And others said, Kino is a brave man, and a fierce man; he is right. From his courage we may all profit. These were proud of Kino.

Другие же говорили: "Кино отважный человек, такого человека не запугаешь; он прав". И они гордились своим соседом Кино.

In his house Kino squatted on his sleeping mat, brooding. He had buried his pearl under a stone of the fire hole in his house, and he stared at the woven tules of his sleeping mat until the crossed design danced in his head. He had lost one world and had not gained another. And Kino was afraid. Never in his life had he been far from home. He was afraid of strangers and of strange places. He was terrified of that monster of strangeness they called the capital. It lay over the water and through the mountains, over a thousand miles, and every strange terrible mile was frightening. But Kino had lost his old world and he must clamber on to a new one. For his dream of the future was real and never to be destroyed, and he had said "I will go," and that made a real thing too. To determine to go and to say it was to be halfway there.

А Кино, опустив голову, сидел на циновке у себя в хижине и думал. Жемчужина была зарыта под камнем у костра. Кино долго, не отрываясь, смотрел на пеструю циновку, и у него уже начинало рябить в глазах. Он потерял свой мир, а нового не нашел. И Кино было страшно. Еще ни разу в жизни нс случалось ему далеко уходить из дому. Чужие люди, чужие места страшили его. Он представлял себе это чудовище, что зовется столицей, чудовище, где все чужое. Оно притаилось за морем, за горами, до него тысячи миль, и каждая чужая, страшная миля внушала Кино ужас. Но он потерял свой старый мир, и теперь ему надо было пробираться в новый, ибо его мечта о будущем была реальна, уничтожить ее никто не мог. Он сказал "я пойду", и это "пойду" тоже обрело реальность. Решиться пойти и сказать об этом вслух - все равно что быть на поли, к цели.

Juana watched him while he buried his pearl, and she watched him while she cleaned Coyotito and nursed him, and Juana made the corncakes for supper.

Хуана следила за ним, когда он зарывал жемчужину; она следила за ним, купая и кормя грудью Койотито, а теперь Хуана пекла кукурузные лепешки на ужин.

Juan Tomas came in and squatted down beside Kino and remained silent for a long time, until at last Kino demanded, "What else could I do? They are cheats."

Хуан Томас вошел к ним в хижину и присел на корточки рядом с Кино, и после долгого молчания Кино сказал;

- Что мне было делать? Эти люди обманщики.

Juan Tomas nodded gravely. He was the elder, and Kino looked to him for wisdom.

Хуан Томас медленно покачал головой. Он был старший, и Кино прибегнул к его мудрости.

"It is hard to know," he said. "We do know that we are cheated from birth to the overcharge on our coffins. But we survive.You have defied not the pearl buyers, but the whole structure, the whole way of life, and I am afraid for you."

- Не знаю, как быть...-ответил он.- Нас обманывают со дня нашего рождения и до самой могилы, когда втридорога просят за гроб. Но мы живем, несмотря ни на что. Ты пошел наперекор не только скидкам жемчуга, но наперекор всей нашей жизни, наперекор всему, на чем она держится, и я страшусь за тебя.

"What have I to fear but starvation?" Kino asked.

- Что мне грозит, кроме голода? - спросил Кино.

But Juan Tomas shook his head slowly.

Хуан Томас медленно покачал головой.

"That we must all fear. But suppose you are correct - suppose your pearl is of great value - do you think then the game is over?"

- Голод грозит нам всем. Но что, если ты прав... что, если жемчужина стоит больших денег?.. Ты думаешь, этим все кончится?

"What do you mean?"

- Как тебя понять?

"I don't know," said Juan Tomas, "but I am afraid for you. It is new ground you are walking on, you do not know the way."

- Сам не знаю,- сказал Хуан Томас,- но я страшусь за тебя. Ты ступил на неизведанную землю, дороги ее незнакомы тебе.

"I will go. I will go soon," said Kino.

- Я все равно пойду. Я не стану откладывать,- сказал Кино.

"Yes," Juan Tomas agreed. "That you must do. But I wonder if you will find it any different in the capital. Here, you have friends and me, your brother. There, you will have no one."

- Да. Идти надо,- согласился с ним Хуан Томас. - Но как знать? Может быть, там, в столице, будет то же самое? Здесь у тебя много друзей, здесь я - твой брат. А там ты один.

"What can I do?" Kino cried. "Some deep outrage is here. My son must have a chance. That is what they are striking at. My friends will protect me."

- Что же мне делать?- воскликнул Кино.- Здесь творятся беззакония. Мой сын должен быть счастлив. А они замахиваются на его счастье. Друзья не оставят меня без помощи.

"Only so long as they are not in danger or discomfort from it," said Juan Tomas. He arose, saying, "Go with God."

- Да, они не откажутся помогать, пока это не будет им в тягость, пока это не подвергнет их опасности,- сказал Хуан Томас и встал со словами: - Да хранит тебя господь.

And Kino said,

"Go with God," and did not even look up, for the words had a strange chill in them.

И Кино тоже сказал:

- Да хранит тебя господь,- и даже не посмотрел брату вслед, потому что эти слова странным холодком отозвались у него в груди.

Long after Juan Tomas had gone Kino sat brooding on his sleeping mat. A lethargy had settled on him, and a little gray hopelessness. Every road seemed blocked against him. In his head he heard only the dark music of the enemy. His senses were burningly alive, but his mind went back to the deep participation with all things, the gift he had from his people. He heard every little sound of the gathering night, the sleepy complaint of settling birds, the love agony of cats, the strike and withdrawal of little waves on the beach, and the simple hiss of distance. And he could smell the sharp odor of exposed kelp from the receding tide. The little flare of the twig fire made the design on his sleeping mat jump before his entranced eyes.

Когда Хуан Томас ушел. Кино долго сидел на циновке и думал. Оцепенение и серая безнадежность сковывали его. Перед ним были закрыты все пути. Грозный напев врага не умолкал. Мысли жгли его, не давая ему покоя, но чувства по-прежнему были в тесном сродстве со всем миром, и этот дар единения с миром он получил от своего народа. Он слышал, как надвигается ночь, как прядают на песок и откатываются назад, в Залив, маленькие волны, слышал сонные жалобы птиц, устраивающихся на покой, и любовное томление кошек, и ровный посвист пространства. И в ноздрях у него стоял острый запах водорослей, оставленных отливом на берегу. Маленькие язычки огня бросали узорчатые тени на циновку, и он застывшим взглядом смотрел на них.

Juana watched him with worry, but she knew him and she knew she could help him best by being silent and by being near. And as though she too could hear the Song of Evil, she fought it, singing softly the melody of the family, of the safety and warmth and wholeness of the family. She held Coyotito in her arms and sang the song to him, to keep the evil out, and her voice was brave against the threat of the dark music.

Хуана тревожно следила за ним, но она знала его, знала, что лучшая помощь ему - это молчать и быть рядом. И Хуане словно тоже слышалась Песнь зла, и она боролась с ней, тихонько напевая песенку о семье, песенку о покое, тепле, нерушимости семьи. Она держала Койотито на руках и пела ему, гоня беду прочь, и голос ее смело восставал против угрозы, таившейся в суровой мелодии зла.

Kino did not move nor ask for his supper. She knew he would ask when he wanted it. His eyes were entranced, and he could sense the wary, watchful evil outside the brush house; he could feel the dark creeping things waiting for him to go out into the night. It was shadowy and dreadful, and yet it called to him and threatened him and challenged him. His right hand went into his shirt and felt his knife; his eyes were wide; he stood up and walked to the doorway.

Кино, не двигаясь, сидел на циновке и не просил ужинать. Но Хуана знала: он попросит, когда проголодается. Взгляд у Кино был застывший, и он чувствовал, что зло настороже, что оно неслышно бродит за стенами тростниковой хижины. Потайное, крадущееся, оно поджидало его в темноте. Оно страшной тенью расплывалось в ночи, но эта тень звала, грозила, бросала ему вызов. Его правая рука скользнула за пазуху и тронула нож, глаза расширились; он встал и подошел к двери.

Juana willed to stop him; she raised her hand to stop him, and her mouth opened with terror. For a long moment Kino looked out into the darkness and then he stepped outside. Juana heard the little rush, the grunting struggle, the blow. She froze with terror for a moment, and then her lips drew back from her teeth like a cat's lips. She set Coyotito down on the ground. She seized a stone from the fireplace and rushed outside, but it was over by then. Kino lay on the ground, struggling to rise, and there was no one near him. Only the shadows and the strike and rush of waves and the hiss of distance. But the evil was all about, hidden behind the brush fence, crouched beside the house in the shadow, hovering in the air.

Хуана хотела остановить его; она подняла руку, чтобы остановить его, и в ужасе глотнула воздух. Кино долго вглядывался в темноту, а потом ступил за дверь. Хуана тотчас услышала почти бесшумный бросок, натужный хрип, звук удара. Она застыла на месте, скованная ужасом, но через секунду между губами у нее, как у кошки, блеснул оскал зубов. Она опустила Койотито на пол. Она схватила камень, лежащий у костра, и выбежала из хижины, но там, у тростниковой изгороди, все стихло. Кино пытался встать, приподняться с земли, а около него никого не было. Только колеблющиеся тени и плеск то набегающих, то уходящих волн и ровный посвист пространства. Но зло было здесь, повсюду, оно пряталось за тростниковой изгородью, таилось возле хижины, ширяло в воздухе.

Juana dropped her stone, and she put her arms around Kino and helped him to his feet and supported him into the house. Blood oozed down from his scalp and there was a long deep cut in his cheek from ear to chin, a deep, bleeding slash. And Kino was only half conscious. He shook his head from side to side. His shirt was torn open and his clothes half pulled off. Juana sat him down on his sleeping mat and she wiped the thickening blood from his face with her skirt. She brought him pulque to drink in a little pitcher, and still he shook his head to clear out the darkness.

Хуана бросила камень и, обняв Кино, помогла ему встать и повела домой. Кровь струилась у него с волос, а от уха до подбородка, через всю щеку, шла рана - глубокая кровоточащая рана. Он еле переступал ногами, почти теряя сознание, и все мотал и мотал головой. Рубашка на нем была располосована и висела клочьями. Хуана помогла ему сесть на циновку, подолом юбки утерла густеющую кровь с лица и дала глотнуть пульки из маленького кувшинчика. Но он все мотал и мотал головой, стараясь прогнать дурманящую темноту из глаз.

"Who?" Juana asked.

- Кто?- спросила Хуана.

"I don't know," Kino said. "I didn't see."

- Не знаю,- сказал Кино.- Не видел.

Now Juana brought her clay pot of water and she washed the cut on his face while he stared dazed ahead of him.

Тогда Хуана принесла воды в глиняном горшке и промыла ему рану, а он сидел, тупо глядя в одну точку.

"Kino, my husband," she cried, and his eyes stared past her."Kino, can you hear me?"

- Кино, муж мой!- воскликнула Хуана, но его глаза смотрели мимо нее.- Кино, ты слышишь меня?

"I hear you," he said dully.

- Слышу,- вяло проговорил он.

"Kino, this pearl is evil. Let us destroy it before it destroys us. Let us crush it between two stones. Let us- let us throw it back in the sea where it belongs. Kino, it is evil, it is evil!"

- Кино, эта жемчужина недобрая. Давай уничтожим ее, пока она не уничтожила нас самих. Давай раздавим ее жерновами. Давай... давай бросим ее в море, ей место только там. Кино, она недобрая, недобрая!

And as she spoke the light came back in Kino's eyes so that they glowed fiercely and his muscles hardened and his will hardened.

И пока Хуана говорила, свет постепенно разгорался в глазах Кино, и они яростно вспыхнули, и мускулы у него на лице окрепли, и воля тоже окрепла.

"No," he said. "I will fight this thing. I will win over it. We will have our chance." His fist pounded the sleeping mat. "No one shall take our good fortune from us," he said. His eyes softened then and he raised a gentle hand to Juana's shoulder. "Believe me," he said. "I am a man." And his face grew crafty. "In the morning we will take our canoe and we will go over the sea and over the mountains to the capital, you and I. We will not be cheated. I am a man."

- Нет,- сказал Кино.- Я не сдамся. Я одолею. Мы не упустим своего счастья.- Он с размаху ударил кулаком по циновке.- Никто не отнимет у нас нашей удачи.- И взгляд у него смягчился, и он ласковой рукой тронул Хуану за плечо.- Доверься мне,- сказал он.- Я мужчина.- И в глазах у него блеснула хитрая искорка.- Утром мы спустим лодку на воду и поедем по морю, а потом пойдем через горы к столице. Пойдем оба - ты и я. Больше нас никто не обманет. Я мужчина.

"Kino," she said huskily, "I am afraid. A man can be killed. Let us throw the pearl back into the sea."

- Муж мой!- хрипло проговорила Хуана.- Мне страшно. Мужчину тоже могут убить. Давай бросим жемчужину назад в море.

"Hush," he said fiercely. "I am a man. Hush." And she was silent, for his voice was command. "Let us sleep a little," he said. "In the first light we will start. You are not afraid to go with me?"

- Молчи!- яростно крикнул он.- Я мужчина. Молчи.- И Хуана умолкла, потому что так велел ей его голос. Давай спать,- сказал он.- Завтра с первыми лучами - в Дорогу. Ты не побоишься уйти со мной?

"No, my husband."

- Нет, Кино.

His eyes were soft and warm on her then, his hand touched her cheek.

"Let us sleep a little," he said.

Тогда взгляд Кино стал мягким, теплым, и его рука коснулась щеки Хуаны.

- Давай спать,- сказал он.

The late moon arose before the first rooster crowed. Kino opened his eyes in the darkness, for he sensed movement near him, but he did not move. Only his eyes searched the darkness, and in the pale light of the moon that crept through the holes in the brush house Kino saw Juana arise silently from beside him. He saw her move toward the fireplace. So carefully did she work that he heard only the lightest sound when she moved the fireplace stone. And then like a shadow she glided toward the door. She paused for a moment beside the hanging box where Coyotito lay, then for a second she was black in the doorway, and then she was gone.

Поздняя луна поднялась в небе перед первыми петухами. Кино проснулся в темноте, уловив легкое движение рядом с собой, он сам не двинулся - только глаза его обшарили темноту. И в бледном свете луны, пробиравшемся сквозь щели тростниковой хижины, Кино почувствовал, как Хуана бесшумно встает с циновки. Он увидел, как она крадется к костру. Но руки ее сделали свое дело так бережно, что он услышал только легкий шорох, когда они двинули камень, лежащий у костра. А потом Хуана тенью скользнула к выходу. Она задержалась на секунду у ящика, где спал Койотито, загородила темным силуэтом квадрат двери и исчезла.

And rage surged in Kino. He rolled up to his feet and followed her as silently as she had gone, and he could hear her quick footsteps going toward the shore. Quietly he tracked her, and his brain was red with anger. She burst clear out of the brush line and stumbled over the little boulders toward the water, and then she heard him coming and she broke into a run. Her arm was up to throw when he leaped at her and caught her arm and wrenched the pearl from her. He struck her in the face with his clenched fist and she fell among the boulders, and he kicked her in the side. In the pale light he could see the little waves break over her, and her skirt floated about and clung to her legs as the water receded.

И злоба волной обдала Кино. Он вскочил с циновки, вышел из хижины так же тихо, как Хуана, и услышал ее быстрые шаги, удаляющиеся к берегу. Он ступал бесшумно, а в мозгу у него полыхала ярость. Заросли кустарника остались позади; спотыкаясь о камни, Хуана шла к воде, но, услышав, что он догоняет ее, побежала. Она занесла руку для броска, но Кино метнулся вперед, схватил эту занесенную над головой руку и вырвал жемчужину из ее пальцев. Он кулаком ударил Хуану по лицу, и она упала на камни, и тогда он ударил ее ногой в бок. При бледном свете луны он увидел, как маленькие волны подбежали к Хуане и отхлынули назад, и юбка се всплыла на них и тут же облепила ей ноги.

Kino looked down at her and his teeth were bared. He hissed at her like a snake, and Juana stared at him with wide unfrightened eyes, like a sheep before the butcher. She knew there was murder in him, and it was all right; she had accepted it, and she would not resist or even protest. And then the rage left him and a sick disgust took its place. He turned away from her and walked up the beach and through the brush line. His senses were dulled by his emotion.

Кино оскалил зубы и зашипел как змея, а Хуана смотрела на него, точно овца на мясника, неподвижными, широко открытыми глазами, в которых не было страха. Она знала, что Кино готов убить ее и что Кино прав. Она покорно принимала смерть, не защищаясь, не моля о пощаде. Но ярость Кино утихла, и на место ярости пришло чувство омерзения. Он отвернулся от Хуаны и зашагал по берегу к зарослям кустарника. Вспышка гнева опустошила его.

He heard the rush, got his knife out and lunged at one dark figure and felt his knife go home, and then he was swept to his knees and swept again to the ground. Greedy fingers went through his clothes, frantic fingers searched him, and the pearl, knocked from his hand, lay winking behind a little stone in the pathway. It glinted in the soft moonlight.

Он услышал, как к нему метнулись из зарослей, выхватил из-за пазухи нож, всадил его о первую темную фигуру и почувствовал, что не промахнулся. И, сбитый с ног, туч же упал сам, сначала на колени, а с колен - ничком на землю. Жадные пальцы пробрались ему за рубашку, лихорадочные пальцы шарили, обыскивали его, и жемчужина, выпав из разжатой руки, откатилась за небольшой валун на тропинке. И легла там, мерцая серебром в лунном свете.

Juana dragged herself up from the rocks on the edge of the water. Her face was a dull pain and her side ached. She steadied herself on her knees for a while and her wet skirt clung to her. There was no anger in her for Kino. He had said, "I am a man," and that meant certain things to Juana. It meant that he was half insane and half god. It meant that Kino would drive his strength against a mountain and plunge his strength against the sea. Juana, in her woman's soul, knew that the mountain would stand while the man broke himself; that the sea would surge while the man drowned in it. And yet it was this thing that made him a man, half insane and half god, and Juana had need of a man; she could not live without a man. Although she might be puzzled by these differences between man and woman, she knew them and accepted them and needed them. Of course she would follow him, there was no question of that. Sometimes the quality of woman, the reason, the caution, the sense of preservation, could cut through Kino's manness and save them all. She climbed painfully to her feet,and she dipped her cupped palms in the little waves and washed her bruised face with the stinging salt water, and then she went creeping up the beach after Kino.

Хуана с трудом приподнялась с камней у воды. Лицо у нее ныло, в боку была тупая боль. Она стала, пошатываясь на колени, и мокрая юбка облепила ее бедра. В сердце Хуаны не было злобы против мужа. Он сказал: "Я мужчина",а эти слова много о чем говорили Хуане. Они говорили Хуане, что муж ее наполовину безумец, наполовину бог. Они говорили ей, что Кино может помериться силой с горой в ополчиться против моря. В глубине своей женской души Хуана знала, что гора устоит, а человек погибнет, что море вспенится, а человек утонет в нем. И все же это и делает его мужчиной - полубезумцем и полубогом, а Хуана не могла жить одна, она должна была чувствовать его рядом с собой. И хотя это различие между мужчиной и женщиной иной раз приводило ее в смятение, она считала, что так и должно быть, и покорялась и не могла жить одна. Она пойдет за Кино, как же иначе! Ведь бывало же раньше, что се женское благоразумие, женская осторожность и чувство самосохранения пробивались сквозь мужское упорство Кино и спасали их всех. Морщась от боли, Хуана встала, опустила сложенные чашечкой ладони в волны, умыла разбитое лицо обжигающей соленой водой и, крадучись, пошла вверх по берегу следом за Кино.

A flight of herring clouds had moved over the sky from the south. The pale moon dipped in and out of the strands of clouds so that Juana walked in darkness for a moment and in light the next. Her back was bent with pain and her head was low. She went through the line of brush when the moon was covered, and when it looked through she saw the glimmer of the great pearl in the path behind the rock. She sank to her knees and picked it up, and the moon went into the darkness of the clouds again. Juana remained on her knees while she considered whether to go back to the sea and finish her job, and as she considered, the light came again, and she saw two dark figures lying in the path ahead of her. She leaped forward and saw that one was Kino and the other a stranger with dark shiny fluid leaking from his throat.

Длинные перистые облака плыли по небу с юга. Бледная луна ныряла в них и снова выплывала, так что Хуана шла то в темноте, то на свету. Она горбилась от боли, голова у нее была низко опущена. Вот и заросли, и небо снова затянуло облаками, но лишь только луна выглянула изза них, огромная жемчужина, лежавшая на тропинке у валуна, сверкнула серебром в лунном свете. Хуана опустилась на колени и подняла ее, но тут луна снова спряталась. Хуана стояла на коленях, думая, что ей делать: может быть, вернуться к морю и докончить начатое? Но в эту минуту снова посветлело, и она увидела на тропинке два человеческих тела. Она кинулась туда и узнала Кино, а рядом с ним лежал неизвестный ей человек, и шея у этого человека была залита чем-то темным, глянцевито поблескивающим.

Kino moved sluggishly, arms and legs stirred like those of a crushed bug, and a thick muttering came from his mouth. Now, in an instant, Juana knew that the old life was gone forever. A dead man in the path and Kino's knife, dark-bladed beside him, convinced her. All of the time Juana had been trying to rescue something of the old peace, of the time before the pearl. But now it was gone, and there was no retrieving it. And knowing this, she abandoned the past instantly.There was nothing to do but to save themselves.

Кино медленно шевельнулся, руки и ноги у него дернулись, как у раздавленной букашки, из горла вырвалось хриплое бормотание. И Хуана сразу, в один миг поняла, что прежняя их жизнь ушла навсегда. Мертвые на тропинке, нож Кино с окровавленным лезвием убедили ее в этом. До сих пор Хуана еще пыталась спасти хоть крохи прежнего покоя, крохи той жизни, что была до жемчужины. Но теперь былое ушло, его не вернешь. И, поняв это, она сразу, без раздумий, отрешилась от прошлого. Теперь надо было думать только о том, как им спастись.

Her pain was gone now, her slowness. Quickly she dragged the dead man from the pathway into the shelter of the brush. She went to Kino and sponged his face with her wet skirt. His senses were coming back and he moaned.

Куда девалась ее боль, вялость ее движений? Она быстро оттащила убитого с тропинки в заросли кустарника. Потом подошла к Кино и утерла ему лицо мокрой юбкой. Он начинал приходить в себя и тихо стонал.

"They have taken the pearl. I have lost it. Now it is over," he said. "The pearl is gone."

- Жемчужину отняли. Я потерял ее. Теперь все кончено,- сказал он. Жемчужины нет.

Juana quieted him as she would quiet a sick child.

Хуана успокаивала его, как больного ребенка.

"Hush," she said."Here is your pearl. I found it in the path. Can you hear me now? Here is your pearl. Can you understand? You have killed a man. We must go away. They will come for us, can you understand? We must be gone before the daylight comes."

- Молчи, молчи,- говорила она.- Вот твоя жемчужина. Я нашла ее на тропинке. Ты слышишь меня? Вот твоя жемчужина. Ты понимаешь, что я говорю? Ты убил человека. Нам надо бежать. Понимаешь? Нас схватят. Надо бежать, пока еще темно.

"I was attacked," Kino said uneasily. "I struck to save my life."

- На меня напали,- неуверенно проговорил Кино. Я защищался, я спасал свою жизнь.

"Do you remember yesterday?" Juana asked. "Do you think that will matter? Do you remember the men of the city? Do you think your explanation will help?"

- А ты помнишь, что было вчера? -сказала Хуана. Думаешь, в городе посчитаются, напали на тебя или нет? Ты помнишь скупщиков? Неужели же тебе поверят?

Kino drew a great breath and fought off his weakness.

Кино вздохнул всей грудью и стряхнул с себя слабость

"No," he said."You are right." And his will hardened and he was a man again.

- Да,- сказал он.- Ты права.- И воля его окрепла, и он снова стал мужчиной.

"Go to our house and bring Coyotito," he said, "and bring all the corn we have. I will drag the canoe into the water and we will go."

- Беги домой, возьми Койотито,- сказал он.- И захвати всю кукурузу, что у нас есть. Я спущу на воду лодку, и мы уедем.

He took his knife and left her. He stumbled toward the beach and he came to his canoe. And when the light broke through again he saw that a great hole had been knocked in the bottom. And a searing rage came to him and gave him strength. Now the darkness was closing in on his family; now the evil music filled the night, hung over the mangroves, skirled in the wave beat. The canoe of his grandfather, plastered over and over, and a splintered hole broken in it. This was an evil beyond thinking. The killing of a man was not so evil as the killing of a boat. For a boat does not have sons, and a boat cannot protect itself, and a wounded boat does not heal. There was sorrow in Kino's rage, but this last thing had tightened him beyond breaking. He was an animal now, for hiding, for attacking, and he lived only to preserve himself and his family. He was not conscious of the pain in his head. He leaped up the beach, through the brush line toward his brush house, and it did not occur to him to take one of the canoes of his neighbors. Never once did the thought enter his head, any more than he could have conceived breaking a boat.

Кино поднял нож, валявшийся на тропинке, и ушел в темноту. Спотыкаясь, он выбрался на берег и отыскал там свою лодку. И когда луна снова выглянула из-за облаков, он увидел, что в днище его лодки пробита большая брешь. И слепая ярость вспыхнула в нем и придала ему силы. Тьма смыкается вокруг его семьи; вражеская песнь будоражит ночь, парит над мангровой рощей, завывает в морском прибое. Лодка его деда, смоленная тысячи раз, и расщепленная пробоина в ее днище. Это зло, с которым не мирится сознание. Убийство человека - зло меньшее, чем убийство лодки. Ведь у лодки нет сыновей, лодка беззащитна, и рана, нанесенная ей, не заживет. К ярости, бушевавшей в сердце Кино, примешивалась боль, но эта последняя капля закалила его волю так, что теперь ее ничто не могло бы сломить. Он стал зверем, который будет прятаться и нападать из засады, и он будет жить теперь только для того, чтобы спасти себя и семью. Мучительная боль в голове прошла. Кино больше не чувствовал ее. Он в несколько прыжков одолел отмель и побежал сквозь густой кустарник к своей хижине. И ни разу, ни на одну секунду не пришло ему в голову, что вместо своей можно воспользоваться чьей-нибудь чужой лодкой. Эта мысль была так же далека от него, как мысль о том, что в лодке, кому бы она ни принадлежала, можно сделать пробоину.

The roosters were crowing and the dawn was not far off. Smoke of the first fires seeped out through the walls of the brush houses, and the first smell of cooking corncakes was in the air. Already the dawn birds were scampering in the bushes. The weak moon was losing its light and the clouds thickened and curdled to the southward. The wind blew freshly into the estuary, a nervous, restless wind with the smell of storm on its breath, and there was change and uneasiness in the air.

Петухи перекликались между собой - рассвет был близок. Дымок первых костров просачивался сквозь стены тростниковых хижин, и в воздухе стоял запах первых кукурузных лепешек. Ранние птицы уже суетились в кустах. Бледная луна побледнела еще больше, облака сгустились и плотным слоем затянули южную часть неба. Ветер повернул к речному устью - тревожный, порывистый вечер, несущий с собой запах бури, и в воздухе чувствовалось, что предрассветная тишина обманчива, что скоро ее не будет.

Kino, hurrying toward his house, felt a surge of exhilaration. Now he was not confused, for there was only one thing to do, and Kino's hand went first to the great pearl in his shirt and then to his knife hanging under his shirt.

Подбегая к своей хижине. Кино весь дрожал какой-то странной ликующей дрожью. Теперь мысль его работала ясно, ибо выбора перед ним не осталось, и его пальцы сначала тронули жемчужину в нагрудном кармане, а потом нож, висевший на шнурке за пазухой.

He saw a little glow ahead of him, and then without interval at all flame leaped up in the dark with a crackling roar, and a tall edifice of fire lighted the pathway. Kino broke into a run; it was his brush house, he knew. And he knew that these houses could burn down in a very few moments. And as he ran a scuttling figure ran toward him-Juana, with Coyotito in her arms and Kino's shoulder blanket clutched in her hand. The baby moaned with fright, and Juana's eyes were wide and terrified. Kino could see the house was gone, and he did not question Juana. He knew, but she said,

"It was torn up and the floor dug - even the baby's box turned out, and as I looked they put the fire to the outside."

Он увидел впереди слабое зарево, и тут же из темноты с треском вымахнул вверх столб огня, и отсветы его упали на тропинку. Кино побежал, не чуя под собой ног. Он знал: это полыхает его хижина. И он знал, что тростниковые хижины сгорают дотла в несколько минут. Когда он был уже совсем близко, навстречу ему метнулась чья-то тень... Хуана с Койотито, и в руке у нее судорожно зажато одеяло Кино. Ребенок испуганно плакал, а в широко раскрытых глазах Хуаны стоял ужас. Кино знал, что ему не спасти своего жилья, и он ни о чем не стал расспрашивать Хуану. Он сам все понял, но Хуана все-таки сказала:

- Пол изрыт, все обшарили, даже колыбель. А подожгли снаружи, пока я была там.

The fierce light of the burning house lighted Kino's face strongly.

"Who?" he demanded.

Безжалостное пламя пожара озарило лицо Кино - каждую черточку его лица.

- Кто?- спросил он.

"I don't know," she said. "The dark ones."

- Не знаю,- ответила она.- Какие-то темнокожие.

The neighbors were tumbling from their houses now, and they watched the falling sparks and stamped them out to save their own houses. Suddenly Kino was afraid. The light made him afraid. He remembered the man lying dead in the brush beside the path, and he took Juana by the arm and drew her into the shadow of a house away from the light, for light was danger to him. For a moment he considered and then he worked among the shadows until he came to the house of Juan Tomas, his brother, and he slipped into the doorway and drew Juana after him. Outside, he could hear the squeal of children and the shouts of the neighbors, for his friends thought he might be inside the burning house.

Соседи выбежали из своих хижин, и они следили за падающими искрами и затаптывали их, чтобы огонь не перемахнул дальше. И вдруг Кино стало страшно. Его испугал яркий свет. Он вспомнил про человека, который лежал, убитый, на тропинке, и схватил Хуану за руку и увлек ее со света в тень, падающую от соседской хижины, ибо теперь свет грозил им опасностью. На решение ему понадобилась всего лишь секунда, и, решившись, он пробрался задами поселка к хижине своего брата Хуана Томаса и переступил ее порог, ведя за собой Хуану. Снаружи раздавались крики взрослых и плач детей, так как друзья Кино думали, что он не успел выбежать из горящей хижины.

The house of Juan Tomas was almost exactly like Kino's house; nearly all the brush houses were alike, and all leaked light and air, so that Juana and Kino, sitting in the corner of the brother's house, could see the leaping flames through the wall. They saw the flames tall and furious, they saw the roof fall and watched the fire die down as quickly as a twig fire dies. They heard the cries of warning of their friends, and the shrill, keening cry of Apolonia, wife of Juan Tomas. She, being the nearest woman relative, raised a formal lament for the dead of the family.

Жилье у Хуана Томаса было такое же, как и у его брата Кино; тростниковые хижины почти все строятся одинаково, все пропускают свет и воздух. И Кино с Хуаной, сидя в углу хижины Хуана Томаса, видели сквозь щели в ее стенах пляшущие языки огня. Они видели, как эти языки яростно взметнулись вверх, как завалилась крыша, и вслед за тем огонь мгновенно потух, точно костер, сложенный из мелких сухих веток. А потом они снова услышали крики друзей и пронзительный вопль Аполонии, жены Хуана Томаса, которая, будучи ближайшей их родственницей, затянула плач по ним - покойникам.

Apolonia realized that she was wearing her second-best head shawl and she rushed to her house to get her fine new one. As she rummaged in a box by the wall, Kino's voice said quietly, "Apolonia, do not cry out. We are not hurt."

Вспомнив, что шаль на ней старая, Аполония бросилась домой за новой, праздничной. И когда она стала рыться в ящике у стены, до нее донесся негромкий голос Кино:

- Не причитай, Аполония. Мы живы.

"How do you come here?" she demanded.

- Как вы сюда попали? - спросила она.

"Do not question," he said. "Go now to Juan Tomas and bring him here and tell no one else. This is important to us, Apolonia."

- Не спрашивай,- сказал Кино.- Пойди приведи Хуана Томаса, но больше никому ничего не говори. Запомни, Аполония, это очень важно для нас.

She paused, her hands helpless in front of her, and then, "Yes, my brother-in-law," she said.

Она постояла минуту, растерянно прижав руки к груди, а потом тихо ответила ему:

- Хорошо, брат мой.

In a few moments Juan Tomas came back with her. He lighted a candle and came to them where they crouched in a corner and he said, "Apolonia, see to the door, and do not let anyone enter." He was older, Juan Tomas, and he assumed the authority. "Now, my brother," he said.

Вскоре Хуан Томас вернулся домой. Он зажег свечу, подошел с ней в угол, куда они забились, и сказал:

- Аполония, запри дверь и никого не пускай.- Хуан Томас, как старший, взял власть в свои руки.- Ну что, брат мой? - спросил он.

"I was attacked in the dark," said Kino. "And in the fight I have killed a man."

- На меня напали в темноте,- сказал Кино.- И в драке я убил человека.

"Who?" asked Juan Tomas quickly.

- Кто он? - быстро спросил Хуан Томас.

"I do not know. It is all darkness - all darkness and shape of darkness."

- Не знаю. Темнота... и все темно, все непонятно,

"It is the pearl," said Juan Tomas. "There is a devil in this pearl. You should have sold it and passed on the devil. Perhaps you can still sell it and buy peace for yourself."

- Это она, жемчужина,- сказал Хуан Томас.- В этой жемчужине сидит дьявол. Тебе следовало продать ее, и дьявол ушел бы вместе с ней. Может быть, еще не поздно? Продай и купи себе покой на эти деньги.

And Kino said, "Oh, my brother, an insult has been put on me that is deeper than my life. For on the beach my canoe is broken, my house is burned, and in the brush a dead man lies. Every escape is cut off. You must hide us, my brother."

Но Кино сказал:

- Брат мой! Меня оскорбили, и целой жизни не хватит, чтобы забыть это. Моя лодка лежит на берегу с пробитым днищем, мой дом сожгли, а в зарослях кустарника - убитый. Бежать мне некуда. Спрячь нас у себя, брат мой.

And Kino, looking closely, saw deep worry come into his brother's eyes and he forestalled him in a possible refusal. "Not for long," he said quickly. "Only until a day has passed and the new night has come. Then we will go."

Кино в упор взглянул на Хуана Томаса, подметил глубокую тревогу у него в глазах и, предупреждая возможный отказ, быстро проговорил:

- Ненадолго. Пройдет день, наступит ночь, и ночью мы уйдем.

"I will hide you," said Juan Tomas.

- Хорошо. Спрячу,- сказал Хуан Томас.

"I do not want to bring danger to you," Kino said. "I know I am like a leprosy. I will go tonight and then you will be safe."

- Я не хочу навлекать на тебя беду,- продолжал Кино.- Ведь со мной - как с прокаженным. Мы уйдет сегодня в ночь. И ты будешь в безопасности.

"I will protect you," said Juan Tomas, and he called, "Apolonia, close up the door. Do not even whisper that Kino is here."

- Я не оставлю тебя без помощи,- сказал Хуан Томас и добавил:- Аполония, запри дверь. И даже шепнуть никому не смей, где Кино.

They sat silently all day in the darkness of the house, and they could hear the neighbors speaking of them. Through the walls of the house they could watch their neighbors raking through the ashes to find the bones. Crouching in the house of Juan Tomas, they heard the shock go into their neighbors' minds at the news of the broken boat. Juan Tomas went out among the neighbors to divert their suspicions, and he gave them theories and ideas of what had happened to Kino and to Juana and to the baby. To one he said, "I think they have gone south along the coast to escape the evil that was on them." And to another, "Kino would never leave the sea. Perhaps he found another boat." And he said, "Apolonia is ill with grief."

Весь следующий день Кино и Хуан молча просидели в полутемной хижине Хуана Томаса и слушали, что говорят о них соседи. Сквозь щели им было видно, как соседи роются в золе, ищут там их обгоревшие кости. Затаившись в хижине Хуана Томаса, они слушали, с каким ужасом все обсуждают весть о пробоине в лодке. Хуан Томас уходил и разговаривал с людьми, чтобы усыпить возможные подозрения, и делился с ними своими догадками и домыслами о том, что произошло с Кино, Хуаной и ребенком. Одному он говорил: "Наверно, они ушли вдоль побережья на юг, спасаясь от проклятия, которое тяготеет над ними". А другому: "Кино никогда не расстанется с морем. Может быть, он раздобыл себе другую лодку!- И добавлял:- Аполония слегла от горя".

And in that day the wind rose up to beat the Gulf and tore the kelp sand weeds that lined the shore, and the wind cried through the brush houses and no boat was safe on the water. Then Juan Tomas told among the neighbors, "Kino is gone. If he went to the sea, he is drowned by now." And after each trip among the neighbors Juan Tomas came back with something borrowed. He brought a little woven straw bag of red beans and a gourd full of rice. He borrowed a cup of dried pepper sand a block of salt, and he brought in a long working knife, eighteen inches long and heavy, as a small ax, a tool and a weapon. And when Kino saw this knife his eyes lighted up, and he fondled the blade and his thumb tested the edge.

А днем поднялся ветер, и он хлестал воду в Заливе, ворошил водоросли на берегу, он завывал и в хижинах, и при таком ветре лодку, вышедшую в море, ждала бы верная гибель. И Хуан Томас стал говорить соседям: "Кино нигде нет. Наверно, он ушел в море и утонул". После каждого своего выхода он возвращался не с пустыми руками. Он принес плетеную соломенную сумку с фасолью и бутыль из тыквы, полную риса. Занял где-то чашку сушеного перца и пачку соли и еще раздобыл нож дюймов восемнадцати в длину, тяжелый, как маленький топор, и этот нож мог служить одновременно и инструментом и оружием. И когда Кино увидел его, взгляд у Кино просветлел, и он любовно провел по ножу ладонью и попробовал лезвие большим пальцем.

The wind screamed over the Gulf and turned the water white, and the mangroves plunged like frightened cattle, and a fine sandy dust arose from the land and hung in a stifling cloud over the sea. The wind drove off the clouds and skimmed the sky clean and drifted the sand of the country like snow. Then Juan Tomas, when the evening approached, talked long with his brother.

Ветер выл над Заливом, взбивал воду пеной, мангровые деревья метались под его порывами из стороны в сторону, как испуганное стадо, а тончайшая песчаная пыль поднялась с побережья и плотным облаком повисла над морем. Ветер развеял тучи, очистил небо и гнал перед собой песок, точно снег в метель. В вечерних сумерках Хуан Томас долго говорил с братом:

"Where will you go?"

- Куда ты пойдешь?

"To the north," said Kino. "I have heard that there are cities in the north."

- На север,- ответил Кино.- Я слышал, что на севере есть большие города.

"Avoid the shore," said Juan Tomas. "They are making a party to search the shore. The men in the city will look for you. Do you still have the pearl?"

- Держись подальше от побережья,- сказал Хуан Томас.- В городе собирают людей, пошлют обшаривать весь берег. За тобой будет погоня. Жемчужина все еще при тебе?

"I have it," said Kino. "And I will keep it. I might have given it as a gift, but now it is my misfortune and my life and I will keep it." His eyes were hard and cruel and bitter.

- При мне,- ответил Кино.- Я не расстанусь с ней. Я мог бы принести ее в дар, но теперь она моя беда и вся моя жизнь, и я не расстанусь с ней.- И когда он говорил это, в глазах у него были злоба, жестокость и горечь,

Coyotito whimpered and Juana muttered little magics over him to make him silent.

Койотито расплакался, и Хуана прошептала над ним заклинание, чтобы он замолчал.

"The wind is good," said Juan Tomas. "There will be no tracks."

- Ветер сильный,- сказал Хуан Томас.- Следов не останется.

They left quietly in the dark before the moon had risen. The family stood formally in the house of Juan Tomas. Juana carried Coyotito on her back, covered and held in by her head shawl, and the baby slept, cheek turned sideways against her shoulder. The head shawl covered the baby, and one end of it came across Juana's nose to protect her from the evil night air. Juan Tomas embraced his brother with the double embrace and kissed him on both cheeks.

Они собрались в путь затемно, до восхода луны. И перед выходом, по обычаю, молча постояли в хижине Хуана Томаса. Хуана держала Койотито за спиной, укрыв и подхватив его шалью, и он спал, прижавшись щекой к ее плечу. Шаль укрывала ребенка, а один се конец Хуана держала у лица, защищая ноздри от ночной сырости. Хуан Томас дважды обнял брата и поцеловал его в обе щеки.

"Go with God," he said, and it was like a death. "You will not give up the pearl?"

- Да хранит тебя господь,- сказал он, и это было как смерть.- Ты не расстанешься со своей жемчужиной?

"This pearl has become my soul," said Kino. "If I give it up I shall lose my soul. Go thou also with God."

- Эта жемчужина стала моей душой, - сказал Кино.- Расстаться с ней - все равно что потерять душу. Да хранит господь и тебя.

The wind blew fierce and strong, and it pelted them with bits of sticks, sand, and little rocks. Juana and Kino gathered their clothing tighter about them and covered their noses and went out into the world. The sky was brushed clean by the wind and the stars were cold in a black sky. The two walked carefully, and they avoided the center of the town where some sleeper in a doorway might see them pass. For the town closed itself in against the night, and anyone who moved about in the darkness would be noticeable. Kino threaded his way around the edge of the city and turned north, north by the stars, and found the rutted sandy road that led through the brushy country toward Loreto where the miraculous Virgin has her station.

Ветер дул сильно, свирепо, и он сразу забросал Хуану и Кино сухими ветками, песком и галькой. Они плотнее запахнули на себе одежду, прикрыли лицо, оставив одни глаза, и вышли в мир. Ветер разогнал облака, и звезды холодно поблескивали в черном небе. Хуана и Кино шли с опаской, держась подальше от центральных улиц, где их мог увидеть первый попавшийся сторож, ибо город замыкался на все замки, на все засовы, боясь ночи, и те. кто бродил в темноте, не могли остаться незамеченными. Кино окраинами пробирался на север - на север по звездам - и наконец вышел на изрезанную колеями песчаную дорогу, которая вела сквозь чащу кустарника к Лорето - обители чудотворной девы Марии.

Kino could feel the blown sand against his ankles and he was glad, for he knew there would be no tracks. The little light from the stars made out for him the narrow road through the brushy country. And Kino could hear the pad of Juana's feet behind him. He went quickly and quietly, and Juana trotted behind him to keep up.

Кино чувствовал, как ему бьет песком по ногам, и радовался, что ветер заметает следы. Тусклые звезды показывали дорогу, узенькой лентой убегавшую вперед сквозь заросли кустарника, а за спиной у себя Кино слышал легкую поступь Хуаны. Он шагал быстро и бесшумно, и Хуана рысцой поспевала за ним.

Some ancient thing stirred in Kino. Through his fear of dark and the devils that haunt the night, there came a rush of exhilaration; some animal thing was moving in him so that he was cautious and wary and dangerous; some ancient thing out of the past of his people was alive in him. The wind was at his back and the stars guided him. The wind cried and whisked in the brush, and the family went on monotonously, hour after hour. They passed no one and saw no one. At last, to their right, the waning moon arose, and when it came up the wind died down, and the land was still.

Что-то древнее шевельнулось в душе Кино. Пробиваясь сквозь страх, который всегда вселяли в него темнота и дьяволы, бродящие в ночи, к нему льнуло волной какое то странное ликующее чувство; что-то звериное зарождалось в нем - звериное чутье, звериная осторожность. ярость; что-то древнее овладевало им, надвигаясь из глубины веков, прожитых его народом. Ветер дул ему в спину, звезды указывали путь. Ветер плакал и шуршал в кустарнике, а они все шли и шли - час, другой, третий. Никто не попадался им навстречу, они никого не видели. И наконец справа от дороги в небе показалась ущербная луна, и, когда она поднялась выше, ветер утих и на земле тоже все примолкло.

Now they could see the little road ahead of them, deep cut with sand-drifted wheel tracks. With the wind gone there would be footprints, but they were a good distance from the town and perhaps their tracks might not be noticed. Kino walked carefully in a wheel rut, and Juana followed in his path. One big cart, going to the town in the morning, could wipe out every trace of their passage.

Узкая, изрезанная колеями дорога была видна теперь ясно. При безветрии на ней останутся отпечатки ног, но они уже далеко отошли от города, и, быть может, следов никто не заметит. Кино шел по самой колее, и Хуана ступала за ним след в след. Если утром по дороге проедет в город тяжелая повозка, этого будет достаточно, и никто не догадается, что они проходили здесь.

All night they walked and never changed their pace. Once Coyotito awakened, and Juana shifted him in front of her and soothed him until he went to sleep again. And the evils of the night were about them. The coyotes cried and laughed in the brush, and the owls screeched and hissed over their heads. And once some large animal lumbered away, crackling the undergrowth as it went. And Kino gripped the handle of the big working knife and took a sense of protection from it.

Они шли всю ночь, не замедляя шага. Среди ночи Койотито проснулся, и Хуана переложила его к груди и убаюкала, и он снова заснул. Но то злое, что таится в ночи, сопутствовало им все время. Над головой у них, зловеще ухая, с шелковым свистом крыльев проносились совы, в зарослях плакали и заливались хохотом койоты. А раз даже какой-то крупный зверь тяжелой поступью продрался сквозь кусты и тотчас кинулся прочь. И Кино стиснул рукоятку ножа и почувствовал в нем надежного защитника.

The music of the pearl was triumphant in Kino's head, and the quiet melody of the family underlay it, and they wove themselves into the soft padding of sandaled feet in the dust. All night they walked, and in the first dawn Kino searched the roadside for a covert to lie in during the day. He found his place near to the road, a little clearing where deer might have lain, and it was curtained thickly with the dry brittle trees that lined the road. And when Juana had seated herself and had settled to nurse the baby, Kino went back to the road. He broke a branch and carefully swept the footprints where they had turned from the roadway. And then, in the first light, he heard the creak of a wagon, and he crouched beside the road and watched a heavy two-wheeled cart go by, drawn by slouching oxen. And when it had passed out of sight, he went back to the roadway and looked at the rut and found that the footprints were gone. And again he swept out his traces and went back to Juana. She gave him the soft corncakes Apolonia had packed for them, and after a while she slept a little. But Kino sat on the ground and stared at the earth in front of him. He watched the ants moving, a little column of them near to his foot, and he put his foot in their path. Then the column climbed over his instep and continued on its way, and Kino left his foot there and watched them move over it.

Мелодия жемчужины торжествующе звенела в ушах у Кино, а сквозь нее просачивалась тихая песенка семьи, и обе они вплетались в мягкий шорох сандалий по песку. Кино и Хуана шли всю ночь, и на рассвете Кино стал подыскивать, где бы им укрыться на день. И такое место нашлось недалеко от дороги. Маленькая прогалина среди кустов - может быть, недавняя лежка оленей - вся точно занавешенная ломким сухостоем. И когда Хуана села на землю и устроилась поудобнее, чтобы покормить Койотито грудью, Кино вернулся на дорогу. Он сломал ветку и тщательно разровнял следы там, где они сворачивали к зарослям. В рассветных сумерках до него донесся скрип колес, и он спрятался за кусты и пропустил мимо себя двухколесную повозку, запряженную тяжело налегавшим на оглобли волом. А когда повозка скрылась, он вышел из кустов, пригляделся к колеям и увидел, что отпечатки их ног исчезли. И он разровнял свои новые следы и вернулся к Хуане. Хуана дала ему мягких кукурузных лепешек, которые сунула им на дорогу Аполония, и легла поспать. Но Кино не спал; он сидел рядом с ней, низко опустив голову. Он долго наблюдал за муравьями, вереницей тянувшимися по земле, и потом двинул ногу вперед. Муравьи одолели это препятствие и продолжали свой путь, а Кино так и остался сидеть, глядя, как они переползают через его ступню.

The sun arose hotly. They were not near the Gulf now, and the air was dry and hot so that the brush cricked with heat and a good resinous smell came from it. And when Juana awakened, when the sun was high, Kino told her things she knew already.

Солнце уже начинало припекать. Они далеко отошли от Залива, а здесь, в этих местах, воздух был такой сухой и горячий, что раскаленный зноем кустарник то и дело потрескивал, источая приятный смолистый запах. И когда Хуана проснулась, когда солнце высоко поднялось в небе, Кино заговорил с ней о том, что она давно знала сама,

"Beware of that kind of tree there," he said, pointing. "Do not touch it, for if you do and then touch your eyes, it will blind you. And beware of the tree that bleeds. See, that one over there. For if you break it the red blood will flow from it, and it is evil luck." And she nodded and smiled a little at him, for she knew these things.

- Вон от того дерева держись подальше,- сказал он, показывая на низкорослое деревце.- Не дотрагивайся до него. Если дотронуться, а потом потереть глаза - ослепнешь. И не подходи к тем деревьям, которые кровоточат. Видишь? - вон одно такое. Если надломить на нем ветку, из места надлома потечет красная кровь, а это приносит несчастье.- И Хуана молча кивнула, выслушав его, и чуть заметно улыбнулась, потому что она сама все это знала.

"Will they follow us?" she asked. "Do you think they will try to find us?"

- Как ты думаешь, пошлют за нами погоню?- спросила она.- Будут разыскивать?

"They will try," said Kino. "Whoever finds us will take the pearl. Oh, they will try."

- Будут,- ответил Кино.- Тот, кто найдет нас, завладеет жемчужиной. Разыскивать будут.

And Juana said, "Perhaps the dealers were right and the pearl has no value. Perhaps this has all been an illusion."

И Хуана сказала:

- Может быть, скупщики говорили правду и эта жемчужина ничего не стоит? Может быть, мы обманулись в ней?

Kino reached into his clothes and brought out the pearl. He let the sun play on it until it burned in his eyes.

"No," he said, "they would not have tried to steal it if it had been valueless."

"Do you know who attacked you? Was it the dealers?"

"I do not know," he said. "I didn't see them."

He looked into his pearl to find his vision.

Кино сунул руку за пазуху и вынул свою жемчужину. Солнце заиграло на ней так, что ее блеск ослепил его.

- Нет,- сказал он.- Разве стали бы охотиться за жемчужиной, которая ничего не стоит?

- А ты знаешь, кто напал на тебя? Это были скупщики?

- Нет, не знаю,- ответил он.- Я не рассмотрел их в темноте.

Он вгляделся в жемчужину, стараясь отыскать в ней свои прежние видения.

"When we sell it at last, I will have a rifle," he said, and he looked into the shining surface for his rifle, but he saw only a huddled dark body on the ground with shining blood dripping from its throat. And he said quickly, "We will be married in a great church." And in the pearl he saw Juana with her beaten face crawling home through the night. "Our son must learn to read," he said frantically. And there in the pearl Coyotito's face, thick and feverish from the medicine.

- Когда мы продадим ее, я куплю карабин,- сказал он и стал искать его на блестящей поверхности, но вместо карабина увидел только скорчившееся на тропинке тело и кровь, блестящей струйкой текущую из перерезанного горла. И он быстро проговорил:- Мы обвенчаемся в большой церкви.- Но в жемчужине была только Хуана, с разбитым лицом пробиравшаяся ночью к их тростниковой хижине.- Наш сын научится читать,- отчаянно крикнул он. И лицо Койотито - опухшее, с лихорадочным блеском в глазах, как после того лекарства, которое ему дал доктор.

And Kino thrust the pearl back into his clothing, and the music of the pearl had become sinister in his ears, and it was interwoven with the music of evil.

И Кино снова спрятал свою жемчужину за пазуху, и Песнь жемчужины зловеще зазвенела у него в ушах, переплетаясь с Песнью врага.

The hot sun beat on the earth so that Kino and Juana moved into the lacy shade of the brush, and small gray birds scampered on the ground in the shade. In the heat of the day Kino relaxed and covered his eyes with his hat and wrapped his blanket about his face to keep the flies off, and he slept. But Juana did not sleep. She sat quiet as a stone and her face was quiet. Her mouth was still swollen where Kino had struck her, and big flies buzzed around the cut on her chin. But she sat as still as a sentinel, and when Coyotito awakened she placed him on the ground in front of her and watched him wave his arms and kick his feet, and he smiled and gurgled at her until she smiled too. She picked up a little twig from the ground and tickled him, and she gave him water from the gourd she carried in her bundle.

Солнце жгло с такой силой, что Кино и Хуана перебрались с прогалины в кружевную тень кустов, где по земле прыгали маленькие серые птички, которые тоже искали тени. Днем, в самый зной, Кино лег, надвинул шляпу на глаза, прикрыл лицо одеялом от мух и заснул. Но Хуана не спала. Она сидела неподвижно, точно каменное изваяние с застывшей маской лица. Губы ее, разбитые кулаком Кино, были все еще вспухшие, а около рассеченного подбородка с жужжанием вились мухи. Но Хуана сидела неподвижно, как часовой, и когда Койотито проснулся, она положила его на землю, и он стал махать ручонками и дрыгать ножками, заворковал, заулыбался, и наконец Хуана тоже улыбнулась ему. Она подняла с земли маленькую веточку и пощекотала Койотито пятки, а потом развязала узел и напоила сына водой из тыквенной бутылки.

Kino stirred in a dream, and he cried out in a guttural voice, and his hand moved in symbolic fighting. And then he moaned and sat up suddenly, his eyes wide and his nostrils flaring. He listened and heard only the cricking heat and the hiss of distance.

Кино заворочался во сне и вскрикнул гортанным голосом, и рука его дернулась кверху, будто в драке. А потом он застонал и быстро сел, раздув ноздри, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами. Он слушал, но до него доносился только сухой треск в кустарнике и ровный посвист пространства.

"What is it?" Juana asked.

"Hush," he said.

"You were dreaming."

- Что ты? -спросила Хуана.

- Молчи,- сказал он.

- Тебе приснилось.

"Perhaps." But he was restless, and when she gave him a corncake from her store he paused in his chewing to listen. He was uneasy and nervous; he glanced over his shoulder; he lifted the big knife and felt its edge. When Coyotito gurgled on the ground Kino said, "Keep him quiet."

- Может быть.- Но Кино не успокоился, и когда Хуана дала ему кукурузную лепешку из своих припасов, он то и дело переставал жевать и все прислушивался к чему-то. Тревога не оставляла его; он оглянулся через плечо, поднял свой большой нож с земли, потрогал лезвие. И, когда Койотнто снова заворковал, Кино сказал Хуане: - Уйми его.

"What is the matter?" Juana asked.

"I don't know."

- Что случилось? -спросила она.

- Не знаю.

He listened again, an animal light in his eyes. He stood up then, silently; and crouched low, he threaded his way through the brush toward the road. But he did not step into the road; he crept into the cover of a thorny tree and peered out along the way he had come.

Он снова прислушался, по-звериному сверкнув глазами. Потом бесшумно встал и, низко пригнувшись, пробрался сквозь заросли к дороге. Но дальше он не пошел, а лег под колючим кустом и посмотрел в ту сторону, откуда они с Хуаной пришли.

And then he saw them moving along. His body stiffened and he drew down his head and peeked out from under a fallen branch. In the distance he could see three figures, two on foot and one on horseback. But he knew what they were, and a chill of fear went through him. Even in the distance he could see the two on foot moving slowly along, bent low to the ground. Here, one would pause and look at the earth, while the other joined him. They were the trackers, they could follow the trail of a big horn sheep in the stone mountains. They were as sensitive as hounds. Here, he and Juana might have stepped out of the wheel rut, and these people from the inland, these hunters, could follow, could read a broken straw or a little tumbled pile of dust. Behind them, on a horse, was a dark man, his nose covered with a blanket, and across his saddle a rifle gleamed in the sun.

И он увидел их. И, застыв всем телом, опустил голову под прикрытием низких ветвей. Вдали показались трое двое пеших, третий всадник. Кино знал, что это за люди, и весь похолодел от страха. Даже отсюда, издали, ему было видно, что двое пеших идут медленно, низко склоняясь к земле. Один остановится, приглядится к чему-то, другой подойдет к нему и тоже посмотрит. Это были следопыты, ищейки, те самые, что выслеживают даже горных баранов на каменистых склонах. Чутье у них - как у собак. Быть может, Хуана или он сам ступили где-нибудь в сторону от дорожной колеи, и эти люди, эти охотники найдут их по следам - по сломанной травинке, по еле заметной осыпи в песке. За ними верхом на лошади ехал какой-то темнокожий, ноздри у него были прикрыты краем одеяла, а поперек седла поблескивало на солнце дуло винтовки.

Kino lay as rigid as the tree limb. He barely breathed, and his eyes went to the place where he had swept out the track. Even the sweeping might be a message to the trackers. He knew these inland hunters. In a country where there was little game they managed to live because of their ability to hunt, and they were hunting him. They scuttled over the ground like animals and found a sign and crouched over it while the horseman waited.

Кино лежал так тихо, что его нельзя было отличить от кустов. Затаив дыхание, он перевел глаза туда, где недавно разравнивал свои следы. Даже гладкий, ровно раскиданный песок может много о чем сказать следопытам. Он знал этих горцев-охотников, этих ищеек. В местах, где дичи мало, им приходится применять свое умение по-другому, и вот теперь они охотятся за ним. Двое пеших рыскали по дороге, точно звери, и, находя какие-то приметы, склонялись к земле, и всадник тоже останавливался.

The trackers whined a little, like excited dogs on a warming trail. Kino slowly drew his big knife to his hand and made it ready. He knew what he must do. If the trackers found the swept place, he must leap for the horseman, kill him quickly and take the rifle. That was his only chance in the world. And as the three drew nearer on the road, Kino dug little pits with his sandaled toes so that he could leap without warning, so that his feet would not slip. He had only a little vision under the fallen limb.

Охотники повизгивали, точно собаки, напавшие на горячий след. Кино медленно протянул руку к своему большому ножу и положил его рядом с собой. Он знал, что ему делать. Если эти ищейки задержат шаги около заметенных следов, он кинется на всадника, убьет его и завладеет винтовкой. Это единственный путь к спасению. И, подпустив всех троих поближе, он вырыл носками сандалий ямки в песке, так, чтобы вскочить сразу, так, чтобы у ног была опора для прыжка. Низко нависшая ветка мешала ему смотреть, загораживая дорогу.

Now Juana, back in her hidden place, heard the pad of the horse's hoofs, and Coyotito gurgled. She took him up quickly and put him under her shawl and gave him her breast and he was silent. When the trackers came near, Kino could see only their legs and only the legs of the horse from under the fallen branch. He saw the dark horny feet of the men and their ragged white clothes, and he heard the creak of leather of the saddle and the clink of spurs. The trackers stopped at the swept place and studied it, and the horseman stopped. The horse flung his head up against the bit and the bit-roller clicked under his tongue and the horse snorted. Then the dark trackers turned and studied the horse and watched his ears.

Хуана, сидевшая в глубине зарослей, услышала мягкий стук подков, и в эту минуту Койотито снова заворковал. Она схватила его на руки, прикрыла с головой шалью, дала ему грудь, и он умолк. Когда следопыты подошли еще ближе, Кино увидел из-под нависшей ветки только их ноги и ноги лошади. Он увидел темные заскорузлые ступни, белые лохмотья брюк, услышал поскрипывание кожаного седла, позвякивание шпор. У заметенных следов пешие остановились и внимательно оглядели это место, и всадник тоже остановился. Лошадь мотнула головой, прося повода, и мундштук звякнул ей о зубы, и она захрапела. Тогда следопыты выпрямились, посмотрели на лошадь и особенно внимательно на ее уши.

Kino was not breathing, but his back arched a little and the muscles of his arms and legs stood out with tension and a line of sweat formed on his upper lip. For a long moment the trackers bent over the road, and then they moved on slowly, studying the ground ahead of them, and the horseman moved after them. The trackers scuttled along, stopping, looking, and hurrying on. They would be back, Kino knew. They would be circling and searching, peeping, stopping, and they would come back sooner or later to his covered track.

Кино перестал дышать, но спина у него чуть выгнулась, мускулы на руках и ногах резко напружинились, и на верхней губе полоской проступил пот. Следопыты долго разглядывали дорогу, потом медленно пошли дальше, не сводя глаз с песка, а всадник двинулся следом за ними. Следопыты пошли быстрее - пройдут несколько шагов, остановятся, посмотрят - и снова чуть не бегом. Кино знал, что они вернутся. Они будут кружить около этого места, будут замедлять шаги, нагибаться над дорогой, разглядывать ее, они все обшарят и рано или поздно придут назад к заметенным следам.

He slid backward and did not bother to cover his tracks. He could not; too many little signs were there, too many broken twigs and scuffed places and displaced stones. And there was a panic in Kino now, a panic of flight. The trackers would find his trail, he knew it. There was no escape, except in flight. He edged away from the road and went quickly and silently to the hidden place where Juana was. She looked up at him in question.

Он скользнул в заросли, даже не потрудившись уничтожить отпечатки своих ног. К чему? Слишком много оставлено примет, слишком много сломанных веток, и взрыхленного песка, и сдвинутых с места камешков. Теперь им владела только одна мысль - о бегстве, безоглядном бегстве. Он знал, что эти ищейки найдут его следы. Осталось одно бежать. Пробираясь сквозь кусты быстрыми, неслышными шагами, он вышел к тому месту, где сидела Хуана. Она вопрошающе подняла на него глаза.

"Trackers," he said. "Come!"

- Ищейки,- сказал он.- Пойдем.

And then a helplessness and a hopelessness swept over him, and his face went black and his eyes were sad.

И внезапно его охватило чувство беспомощности, безнадежности, и он почернел лицом и печально посмотрел на Хуану.

"Perhaps I should let them take me."

- Может, мне лучше сдаться им?

Instantly Juana was on her feet and her hand lay on his arm.

Хуана вскочила, и ее рука легла на его руку.

"You have the pearl," she cried hoarsely. "Do you think they would take you back alive to say they had stolen it?"

- А жемчужина?- хрипло вскрикнула она.- Неужели же эти люди уведут тебя живым, чтобы ты уличил их в краже?

His hand strayed limply to the place where the pearl was hidden under his clothes.

Его рука вяло потянулась за пазуху, где была спрятана жемчужина.

"They will find it," he said weakly.

- Все равно отнимут,- чуть слышно проговорил он.

"Come," she said. "Come!" And when he did not respond. "Do you think they would let me live? Do you think they would let the little one here live?"

- Пойдем!- крикнула она.- Пойдем!- И не дождавшись ответа: - Неужели ты думаешь, что меня отпустят живой? Неужели ты думаешь, что отпустят живым ребенка?

Her goading struck into his brain; his lips snarled and his eyes were fierce again.

И смысл этих слов дошел до сознания Кино, и он оскалил зубы, и глаза у него бешено вспыхнули.

"Come," he said. "We will go into the mountains.Maybe we can lose them in the mountains."

- Пойдем,- сказал он.- Мы поднимемся в горы. Может быть, в горах они потеряют нас.

Frantically he gathered the gourds and the little bags that were their property. Kino carried a bundle in his left hand, but the big knife swung free in his right hand. He parted the brush for Juana and they hurried to the west, toward the high stone mountains. They trotted quickly through the tangle of the undergrowth. This was panic flight. Kino did not try to conceal his passage he trotted, kicking the stones, knocking the telltale leaves from the little trees. The high sun streamed down on the dry creaking earth so that even the vegetation ticked in protest. But ahead were the naked granite mountains, rising out of erosion rubble and standing monolithic against the sky. And Kino ran for the high place, as nearly all animals do when they are pursued.

С лихорадочной быстротой собрал Кино лежащие на земле тыквенные бутыли и мешочек со всеми их припасами. Узел он взял в левую руку, а в правой у него был нож. Он развел кусты, пропуская Хуану вперед, и они свернули к западу туда, где поднимались высокие голые горы. Быстро, почти бегом, шли они сквозь заросли кустарника. Это было бегство - безоглядное бегство. Кино даже не пытался соблюдать осторожность. Он отшвыривал камни, попадавшиеся под ноги, продираясь сквозь чащу; сбивал листья с ветвей, и они предательски отмечали его путь. Полуденное солнце заливало потрескавшуюся землю таким зноем, что даже растительность не выдерживала этого и негодующе позванивала под палящими лучами. Но впереди были голые гранитные горы они поднимались над обломками скал, уходя вершинами прямо в небо. И Кино бежал к этим вершинам, как делают почти все звери, скрываясь от преследования.

This land was waterless, furred with the cacti which could store water and with the great-rooted brush which could reach deep into the earth for a little moisture and get along on very little. And underfoot was not soil but broken rock, split into small cubes, great slabs, but none of it water-rounded. Little tufts of sad dry grass grew between the stones, grass that had sprouted with one single rain and headed, dropped its seed, and died. Horned toads watched the family go by and turned their little pivoting dragon heads. And now and then a great jackrabbit, disturbed in his shade, bumped away and hid behind the nearest rock. The singing heat lay over this desert country, and ahead the stone mountains looked cool and welcoming.

Места эти были засушливые; здесь росли одни кактусы долго сохраняющие воду, да кустарник с длинными корнями, которые глубоко проникают в почву за влагой и довольствуются малым. Земли в этой пустыне не было видно - один камень, и большие глыбы его, и осколки любой формы, не отшлифованные водой. Между камнями пробивалась унылая сухая трава - трава, которой достаточно одного дождя, чтобы пустить ростки, образовать семенную коробочку, уронить семена в почву и умереть. Рогатые лягушки провожали глазами семью Кино, поворачивая, как на стержне, свои маленькие драконьи головы. Время от времени крупные зайцы, прятавшиеся в тени, выскакивали на звук шагов и, отбежав немного в сторону, прятались за ближайшим же камнем. Звенящий зной дрожал над пустыней, и гранитные горы вдали казались такими прохладными и желанными.

And Kino fled. He knew what would happen. A little way along the road the trackers would become aware that they had missed the path, and they would come back, searching and judging, and in a little while they would find the place where Kino and Juana had rested. From there it would be easy for them - these little stones, the fallen leaves and the whipped branches, the scuffed places where a foot had slipped. Kino could see them in his mind, slipping along the track, whining a little with eagerness, and behind them, dark and half disinterested, the horseman with the rifle. His work would come last, for he would not take them back. Oh, the music of evil sang loud in Kino's head now, it sang with the whine of heat and with the dry ringing of snake rattles. It was not large and overwhelming now, but secret and poisonous, and the pounding of his heart gave it undertone and rhythm. The way began to rise, and as it did the rocks grew larger. But now Kino had put a little distance between his family and the trackers. Now, on the first rise, he rested. He climbed a great boulder and looked back over the shimmering country, but he could not see his enemies, not even the tall horseman riding through the brush. Juana had squatted in the shade of the boulder. She raised her bottle of water to Coyotito's lips; his little dried tongue sucked greedily at it. She looked up at Kino when he came back; she saw him examine her ankles, cut and scratched from the stones and brush, and she covered them quickly with her skirt. Then she handed the bottle to him, but he shook his head. Her eyes were bright in her tired face. Kino moistened his cracked lips with his tongue.

Кино спасался бегством. Он знал, как все это будет. Ищейки пройдут по дороге еще немного и, убедившись, что след исчез, вернутся назад и снова начнут осматривать, обшаривать каждый куст и вскоре найдут то место, где он и Хуана остановились на отдых. А дальше дело пойдет совсем легко-мелкие камешки, сбитые листья, сломанные ветки, маленькие углубленьица в песке, там, где неверно ступила нога. Кино будто видел их перед собой: торопятся пo следу, чуть повизгивая от нетерпения, а позади них темнокожий всадник с винтовкой, как бы равнодушный ко всему происходящему. Напоследок и он сделает свое дело, потому что назад в город им никому не вернуться. О, как ясно звучала теперь Песнь зла в ушах у Кино, мешаясь со звоном зноя и сухим треском змеиных гремушек. Ширь и мощь мелодии исчезла, она стала вкрадчивой, гибельной, как отрава, и биение сердца Кино было ее призвуком, ее ритмом. Путь становился все круче, камни - все крупнее и крупнее. Но теперь расстояние между следопытами и семьей Кино увеличилось. И посреди крутого подъема Кино остановился передохнуть. Он влез на большую каменную глыбу и посмотрел назад - туда, где над зарослями переливался дрожащий от зноя воздух. Но врагов своих - ни пеших, ни даже всадника - он не увидел. Хуана присела на корточки в тени, падающей от каменной глыбы. Она поднесла к губам Койотито бутыль с водой; его пересохший язычок жадно прильнул к горлышку. Когда Кино спрыгнул вниз, Хуана подняла на него глаза; она заметила, что он смотрит на ее ноги, исцарапанные, изрезанные о камни и кусты, и быстро прикрыла их юбкой. Потом протянула ему бутыль, но он покачал головой. Глаза Хуаны ярко блестели на побледневшем от усталости лице. Кино провел языком по пересохшим губам.

"Juana," he said, "I will go on and you will hide. I will lead them into the mountains, and when they have gone past, you will go north to Loreto or to Santa Rosalia. Then, if I can escape them, I will come to you. It is the only safe way."

- Хуана,- сказал он.- Я пойду дальше, а ты спрячься, пережди здесь. Я заведу их в горы, и когда они минуют тебя, ступай в Лорето или Санта-Росалию. А потом, если мне удастся уйти от них, я приду за тобой. Это наш единственный путь к спасению.

She looked full into his eyes for a moment.

"No," she said. "We go with you."

"I can go faster alone," he said harshly. "You will put the little one in more danger if you go with me."

"No," said Juana.

"You must. It is the wise thing and it is my wish," he said.

"No," said Juana.

Хуана глубоко заглянула ему в глаза.

- Нет,- сказала она.- Мы будем вместе.

- Один я пойду быстрее,- резко проговорил Кино. Если идти вместе, для ребенка это будет еще опаснее.

- Нет,- сказала Хуана.

- Не спорь. Так надо, и такова моя воля.

- Нет,- сказала Хуана.

He looked then for weakness in her face, for fear or irresolution, and there was none. Her eyes were very bright. He shrugged his shoulders helplessly then, but he had taken strength from her. When they moved on it was no longer panic flight.

Он искал хоть намека на слабость в ее лице, намека на страх, колебания - и не нашел. Глаза Хуаны ярко блестели. Тогда он беспомощно пожал плечами, но ее сила передалась нему. Когда они пошли дальше, их бегство уже нельзя было назвать безоглядным.

The country, as it rose toward the mountains, changed rapidly. Now there were long outcroppings of granite with deep crevices between, and Kino walked on bare unmarkable stone when he could and leaped from ledge to ledge. He knew that wherever the trackers lost his path they must circle and lose time before they found it again. And so he did not go straight for the mountains any more; he moved in zigzags, and sometimes he cut back to the south and left a sign and then went toward the mountains over bare stone again. And the path rose steeply now, so that he panted a little as he went.

Чем ближе к горам, тем больше менялось все вокруг. Каменная крошка уступала место длинным пластам гранита с глубокими расселинами между ними, и Кино перепрыгивал с одного пласта на другой, стараясь ступать по их гладкой поверхности, на которой не остается никаких отпечатков. Он знал, что, потеряв след, ищейки будут кружить там, где он оборвался, пока снова не нападут на него, и это отнимет у них немало времени. И теперь он шел к горам не напрямик, а зигзагами и то и дело сворачивал на юг и оставлял за собой какую-нибудь отметку, а потом снова возвращался к голым гранитным пластам. Подъем становился все круче и круче, и у Кино появилась легкая одышка.

The sun moved downward toward the bare stone teeth of the mountains, and Kino set his direction for a dark and shadowy cleft in the range. If there were any water at all, it would be there where he could see, even in the distance, a hint of foliage. And if there were any passage through the smooth stone range, it would be by this same deep cleft. It had its danger, for the trackers would think of it too, but the empty water bottle did not let that consideration enter. And as the sun lowered, Kino and Juana struggled wearily up the steep slope toward the cleft.

Солнце приближалось к голым зубцам гранитных гор, когда Кино, уже никуда больше не сворачивая, пошел прямо к черневшей впереди глубокой расселине в горной гряде. Если в этих местах есть вода. так ее надо искать только там, ибо там что-то растет - он видел зелень даже издали. И если в гладкой гранитной гряде есть проход, его тоже надо искать у глубокой расселины. Правда, это не безопасно, потому что такая мысль может прийти в голову и следопытам, но пустая бутыль не давала ему свободы выбора. И когда солнце спустилось к линии гор, Кино и Хуана, устало волоча ноги, начали трудный подъем к видневшейся впереди расселине.

High in the gray stone mountains, under a frowning peak, a little spring bubbled out of a rupture in the stone. It was fed by shade-preserved snow in the summer, and now and then it died completely and bare rocks and dry algae were on its bottom. But nearly always it gushed out, cold and clean and lovely. In the times when the quick rains fell, it might become a freshet and send its column of white water crashing down the mountain cleft, but nearly always it was a lean little spring. It bubbled out into a pool and then fell a hundred feet to another pool, and this one, overflowing, dropped again, so that it continued, down and down, until it came to the rubble of the upland, and there it disappeared altogether. There wasn't much left of it then anyway, for every time it fell over an escarpment the thirsty air drank it, and it splashed from the pools to the dry vegetation. The animals from miles around came to drink from the little pools, and the wild sheep and the deer, the pumas and raccoons, and the mice - all came to drink. And the birds which spent the day in the brushland came at night to the little pools that were like steps in the mountain cleft. Beside this tiny stream, wherever enough earth collected for root-hold, colonies of plants grew, wildgrape and little palms, maidenhair fern, hibiscus, and tall pampas grass with feathery rods raised above the spike leaves. And in the pool lived frogs and water-skaters, and waterworms crawled on the bottom of the pool. Everything that loved water came to these few shallow places. The cats took their prey there, and strewed feather sand lapped water through their bloody teeth. The little pools were places of life because of the water, and places of killing because of the water, too.

Высоко в горах, из узкой трещины под серым гранитным выступом, журча, бежал маленький ручеек. Его питал снег, сохраняющийся все лето в затененных уголках среди утесов. Ручеек этот временами пересыхал, обнажая свое каменистое, устланное водорослями ложе, но потом опять накапливал холодную, чистую, свежую водичку. В дни коротких ливней он даже превращался в поток и обрушивал вниз по расселине пенящуюся белую струю. Но сил ему хватало ненадолго, и большую часть года он бежал тонкой ниточкой. Местами вода собиралась в маленькие бочажки, а потом падала с высоты ста футов в другой такой же бочажок и, переполнив его, снова струилась вниз от бочажка к бочажку и наконец уходила в каменистую почву предгорья и исчезала там без следа. Собственно и исчезать-то было почти нечему, потому что, пока вода бежала по отвесным склонам, раскаленный воздух утолял ею свою жажду, а брызгами ее питалась истомившаяся без влаги растительность. Звери постоянно навещали эти маленькие бочажки. Горные бараны и олени, пумы, еноты и мыши издалека приходили сюда на водопой. Птицы, прятавшиеся днем в зарослях кустарника, слетались вечерами к этим бочажкам, похожим на ступеньки, вырубленные в крутом горном склоне. Вдоль ложа ручейка местами собирались наносы песка и земли, и там, где только можно было запустить в них корни, сразу что-нибудь вырастало - дикий виноград и карликовые пальмы, папоротник, гибискус и трава с пушистыми метелками на длинных стеблях. А в бочажках жили лягушки и плавунцы, и по дну их ползали черви. Все, что любит воду, стремилось к этим мелким лужицам. Дикие кошки приходили сюда на охоту и лакали воду, омывая в ней окровавленные зубы, и после каждого их посещения все вокруг было усеяно перьями. Около маленьких бочажков не угасала жизнь, потому что здесь была вода, и по той же самой причине здесь изо. дня в день шло смертоубийство.

The lowest step, where the stream collected before it tumbled down a hundred feet and disappeared into the rubbly desert, was a little platform of stone and sand. Only a pencil of water fell into the pool, but it was enough to keep the pool full and to keep the ferns green in the underhang of the cliff, and wild grape climbed the stone mountain and all manner of little plants found comfort here. The freshets had made a small sandy beach through which the pool flowed, and bright green watercress grew in the damp sand. The beach was cut and scarred and padded by the feet of animals that had come to drink and to hunt.

На самой нижней ступеньке, где ручеек разливался вширь, прежде чем ринуться вниз с высоты ста футов и бесследно пропасть в каменистой пустыне, была небольшая площадка - гранит и слой песка на нем. Вода струилась сюда тонкой ниточкой, но и этого было достаточно, чтобы бочажок не пересыхал, чтобы под навесом скалы находили приют и низкорослые травы, и папоротник, и дикий виноград, который полз вверх по склону, цепляясь своими усиками за гранит. Весенние потоки образовали здесь нечто вроде песчаной отмели, и во влажном песке вокруг бочажка зеленел водяной кресс. Отмель была вся изрыта, истоптана, взрыхлена ногами животных, приходивших сюда на водопой и на охоту.

The sun had passed over the stone mountains when Kino and Juana struggled up the steep broken slope and came at last to the water. From this step they could look out over the sunbeaten desert to the blue Gulf in the distance. They came utterly weary to the pool, and Juana slumped to her knees and first washed Coyotito's face and then filled her bottle and gave him a drink. And the baby was weary and petulant, and he cried softly until Juana gave him her breast, and then he gurgled and clucked against her. Kino drank long and thirstily at the pool. For a moment, then, he stretched out beside the water and relaxed all his muscles and watched Juana feeding the baby, and then he got to his feet and went to the edge of the step where the water slipped over, and he searched the distance carefully. His eyes set on a point and he became rigid. Far down the slope he could see the two trackers; they were little more than dots or scurrying ants and behind them a larger ant.

Солнце уже спустилось за гранитный кряж, когда Кино и Хуана одолели крутой, неровный подъем и наконец-то подошли к воде. С этой площадки была видна вся пустыня вплоть до Залива, голубеющего вдали. К бочажку они добрались из последних сил, и Хуана, рухнув на колени, прежде всего умыла Койотито, а потом наполнила бутыль водой и напоила его. Ребенок тоже был измучен и капризничал и все плакал, пока Хуана не дала ему грудь, и тогда он прильнул к ней и зачмокал, громко насасывая язычком. Кино долго и жадно пил прямо из бочажка. Потом он прилег, глядя, как Хуана кормит ребенка, и дал отдых мышцам, но через минуту встал, подошел к тому месту, где ручеек переливался через край гранитного выступа, и пристально оглядел расстилавшуюся внизу пустыню. Его взгляд остановился на чем-то, и он замер. Далеко внизу виднелись оба следопыта; они виднелись точечками, будто это ползли муравьи, а сзади них полз третий муравей - побольше.

Juana had turned to look at him and she saw his back stiffen.

"How far?" she asked quietly.

Хуана повернула голову и увидела, как напряглись у него плечи.

- Далеко? - спокойно спросила Хуана.

"They will be here by evening," said Kino. He looked up the long steep chimney of the cleft where the water came down. "We must go west," he said, and his eyes searched the stone shoulder behind the cleft. And thirty feet up on the gray shoulder he saw a series of little erosion caves. He slipped off his sandals and clambered up to them, gripping the bare stone with his toes, and he looked into the shallow caves. They were only a few feet deep, wind-hollowed scoops, but they sloped slightly downward and back. Kino crawled into the largest one and lay down and knew that he could not be seen from the outside. Quickly he went back to Juana.

- К ночи будут здесь,- ответил Кино. Он взглянул вверх, на длинную отвесную трещину в скалах, откуда текла вода.- Надо идти на запад, сказал он и внимательно пригляделся к серому гранитному уступу правее трещины. И на высоте тридцати футов он увидел на нем ряд небольших впадин, нечто вроде пещер. Он снял сандалии и, цепляясь пальцами ног за неровности гранитного уступа, поднялся к пещерам и заглянул в них. Это были небольшие эрозионные углубления с идущими под уклон сводами Кино влез в самую большую пещеру, лег там и, убедившись, что снаружи его не видно, быстро вернулся к Хуане.

"You must go up there. Perhaps they will not find us there," he said.

- Лезь туда. Может быть, там нас не найдут,- сказал он.

Without question she filled her water bottle to the top, and then Kino helped her up to the shallow cave and brought up the packages of food and passed them to her. And Juana sat in the cave entrance and watched him. She saw that he did not try to erase their tracks in the sand. Instead, he climbed up the brush cliff beside the water, clawing and tearing at the ferns and wild grape as he went. And when he had climbed a hundred feet to the next bench, he came down again.He looked carefully at the smooth rock shoulder toward the cave to see that there was no trace of passage, and last he climbed up and crept into the cave beside Juana.

Не говоря ни слова, Хуана налила доверху тыквенную бутыль, и Кино помог ей подняться в пещеру, потом собрал все их съестные припасы и переправил туда же. Сидя у входа в пещеру, Хуана наблюдала за ним. Она заметила, что он не стал уничтожать их следы на песке, а полез вверх по утесу левее бочажка, ломая и обрывая виноградные лозы и папоротник. Поднявшись до следующего гранитного выступа, он таким же путем спустился вниз, оглядел гладкий уступ со впадинами - не осталось ли там их следов, и наконец взобрался по нему и пролез мимо Хуаны в пещеру.

"When they go up," he said, "we will slip away, down to the lowlands again. I am afraid only that the baby may cry. You must see that he does not cry."

- Когда они придут,- сказал он,- мы незаметно выйдем отсюда и спустимся в предгорья. Как бы только ребенок не заплакал. Смотри, чтобы он у тебя молчал.

"He will not cry," she said, and she raised the baby's face to her own and looked into his eyes and he stared solemnly back at her. "He knows," said Juana.

- Он не заплачет,- сказала она и, обеими руками приподняв головку Койотито, глубоко заглянула ему в глаза, и он ответил ей величавым взглядом.- Он знает. что нельзя,- сказала Хуана.

Now Kino lay in the cave entrance, his chin braced on his crossed arms, and he watched the blue shadow of the mountain move out across the brushy desert below until it reached the Gulf, and the long twilight of the shadow was over the land.

Кино лежал у входа в пещеру, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, и смотрел, как синяя тень от горного кряжа двигалась по зарослям кустарника внизу, достигла Залива и длинным сумеречным пологом протянулась над землей.

The trackers were long in coming, as though they had trouble with the trail Kino had left. It was dusk when they came at last to the little pool. And all three were on foot now, for a horse could not climb the last steep slope. From above they were thin figures in the evening. The two trackers scurried about on the little beach, and they saw Kino's progress up the cliff before they drank. The man with the rifle sat down and rested himself, and the trackers squatted near him,and in the evening the points of their cigarettes glowed and receded. And then Kino could see that they were eating, and the soft murmur of their voices came to him.

Ищейки долго не появлялись - следы Кино, видимо, было не так-то легко отыскивать. Уже начинало темнеть, когда они добрались до маленького бочажка на гранитном выступе. И теперь все трое следопытов шли пешком, потому что лошадь не смогла бы одолеть последний крутой склон. Сверху они казались маленькими, щуплыми. Двое, не успев напиться, стали обследовать небольшую песчаную отмель и увидели следы, оставленные Кино на утесе левее бочажка. Третий, с винтовкой, отдыхал, и, напившись, те двое присели рядом с ним на корточки, и огоньки трех сигарет то разгорались, то затухали в сумерках. А потом Кино увидел, что они принялись за еду, и до него долетели их смягченные расстоянием голоса.

Then darkness fell, deep and black in the mountain cleft. The animals that used the pool came near and smelled men there and drifted away again into the darkness.

Вскоре на горный кряж надвинулась тьма - густая, черная. Звери, навещавшие бочажок, пришли и в этот вечер, но учуяв людей, скрылись во тьме.

He heard a murmur behind him. Juana was whispering, "Coyotito." She was begging him to be quiet. Kino heard the baby whimper, and he knew from the muffled sounds that Juana had covered his head with her shawl.

Кино услышал шепот у себя за спиной.

-Койотито!- прошептала Хуана. Она успокаивала его. Кино услышал хныканье и по звуку понял, что Хуана прикрыла ребенка шалью.

Down on the beach a match flared, and in its momentary light Kino saw that two of the men were sleeping, curled up like dogs, while the third watched, and he saw the glint of the rifle in the match light. And then the match died, but it left a picture on Kino's eyes. He could see it, just how each man was, two sleeping curled up and the third squatting in the sand with the rifle between his knees. Kino moved silently back into the cave. Juana's eyes were two sparks reflecting a low star. Kino crawled quietly close to her and he put his lips near to her cheek.

Внизу на отмели вспыхнула спичка, и в ее мгновенном свете Кино увидел, что двое следопытов уже спят, свернувшись клубком, по-собачьи, а третий караулит, и огонек спички отблеском скользнул по его винтовке. Спичка погасла, но глаза Кино все запомнили. Он еще видел этих людей, каждого в отдельности: двое спят, свернувшись клубком, а третий сидит на корточках, поставив винтовку между колен. Кино бесшумно подался в глубь пещеры. В глазах Хуаны отражалась низко стоявшая в небе звезда, и они светились, как две искры. Кино тихо подполз к ней и почти коснулся губами ее щеки.

"There is a way," he said.

"But they will kill you."

"If I get first to the one with the rifle," Kino said, "I must get to him first, then I will be all right. Two are sleeping."

Her hand crept out from under her shawl and gripped his arm.

- Я знаю, что делать.

- Тебя убьют.

- Если подкрасться к тому, что с винтовкой...- шептал Кино.- Надо покончить с ним первым... тогда не убьют. Те двое спят.

Пальцы Хуаны выбрались из-под шали и схватили его за руку.

"They will see your white clothes in the starlight."

"No," he said. "And I must go before moon rise."

- Ты в белом... они увидят тебя при звездах.

- Нет,- сказал он.-Но надо сделать это до того, как выйдет луна.

He searched for a soft word and then gave it up. "If they kill me," he said, "lie quietly. And when they are gone away, go to Loreto."

Он поискал ласкового слова и не нашел его.

- Если меня убьют,- сказал он,- ты так и сиди здесь. А потом, когда их не будет, ступай в Лорето.

Her hand shook a little, holding his wrist.

"There is no choice," he said. "It is the only way. They will find us in the morning."

Her voice trembled a little.

"Go with God," she said.

Пальцы, сжимавшие ему кисть, чуть дрогнули.

- Что же делать?- сказал он.- Выбора нет. Все равно утром они нас разыщут.

И голос у нее тоже чуть дрогнул.

- Да хранит тебя господь,- сказала она.

He peered closely at her and he could see her large eyes. His hand fumbled out and found the baby, and for a moment his palm lay on Coyotito's head. And then Kino raised his hand and touched Juana's cheek, and she held her breath.

Он пригляделся к ней в темноте и увидел ее большие глаза. Его рука протянулась и ощупью нашла ребенка и секунду задержалась ладонью на головке Койотито. А потом Кино поднял руку и коснулся щеки Хуаны, и дыхание занялось у нее в груди.

Against the sky in the cave entrance Juana could see that Kino was taking off his white clothes, for dirty and ragged though they were they would show up against the dark night. His own brown skin was a better protection for him. And then she saw how he hooked his amulet neck-string about the horn handle of his great knife, so that it hung down in front of him and left both hands free. He did not come back to her. For a moment his body was black in the cave entrance, crouched and silent, and then he was gone.

В полукруге свода, на фоне звездного неба, Хуана увидела, что Кино снимает с себя свою белую одежду. Грязная, рваная, она все же могла выдать его в ночной темноте. Бронзовая кожа будет ему лучшей защитой. А потом она увидела, как он обмотал шнурок амулета вокруг роговой рукоятки ножа, так что нож повис у него на груди, оставляя обе руки свободными. Он не вернулся к ней. Его темная пригнувшаяся фигура секунду задержалась в полукруге свода, и вот ее уже нет.

Juana moved to the entrance and looked out. She peered like an owl from the hole in the mountain, and the baby slept under the blanket on her back, his face turned sideways against her neck and shoulder. She could feel his warm breath against her skin, and Juana whispered her combination of prayer and magic, her Hail Marys and her ancient intercession, against the black unhuman things.

Хуана подползла к выходу из пещеры и посмотрела вниз. Она, как сова, выглядывала из своего гнезда в гранитном уступе, а ребенок спал у нее за спиной, положив головку набок и прижавшись к ее плечу. Она чувствовала его теплое дыхание у себя на шее и шептала то молитву, то ворожбу - то "Богородицу", то древнее заклинаний против темных сил зла.

The night seemed a little less dark when she looked out, and to the east there was a lightening in the sky, down near the horizon where the moon would show. And, looking down, she could see the cigarette of the man on watch.

Когда Хуана выглянула из пещеры, ночь как будто посветлела, и на востоке, там, где должна была появиться луна, в небе проступило сияние. И, глядя вниз, Хуана увидела огонек сигареты во рту у дозорного.

Kino edged like a slow lizard down the smooth rock shoulder. He had turned his neck-string so that the great knife hung down from his back and could not clash against the stone. His spread fingers gripped the mountain, and his bare toes found support through contact, and even his chest lay against the stone so that he would not slip. For any sound, a rolling pebble or a sigh, a little slip of flesh on rock, would rouse the watchers below. Any sound that was not germane to the night would make them alert. But the night was not silent; the little tree frogs that lived near the stream twittered like birds, and the high metallic ringing of the cicadas filled the mountain cleft. And Kino's own music was in his head, the music of the enemy, low and pulsing, nearly asleep. But the Song of the Family had become as fierce and sharp and feline as the snarl of a female puma. The family song was alive now and driving him down on the dark enemy. The harsh cicada seemed to take up its melody, and the twittering tree frogs called little phrases of it.

Кино ящерицей медленно полз по гладкому уступу. Он Дернул шнурок на шее и передвинул нож за спину, чтобы лезвие не звякнуло о гранит. Его растопыренные пальцы впивались в неровности горного склона, он льнул к нему ГРУДЬЮ, нащупывал босыми ступнями опору, боясь поскользнуться, ибо малейший звук - шорох камешка, невольный вздох, неосторожное прикосновение тела к граниту - мог поднять на ноги тех, что были внизу. Любой звук, несродный ночи, мог насторожить их. Но темная ночь не хотела молчать: маленькие квакши, жившие возле воды, чирикали как птицы, в расселине громко отдавался металлический стрекот цикад. А в голове у Кино по прежнему звучал напев врага, пульсирующий глухо, будто сквозь сон. Но Песнь семьи стала теперь пронзительной, свирепой и дикой, точно шипение разъяренной пумы. Она набирала силу и гнала его на встречу с врагом. Ее мелодию подхватили цикады, и чирикающие квакши вторили ей, расчленяя ее на маленькие фразы.

And Kino crept silently as a shadow down the smooth mountain face. One bare foot moved a few inches and the toes touched the stone and gripped, and the other foot a few inches, and then the palm of one hand a little downward, and then the other hand, until the whole body, without seeming to move, had moved. Kino's mouth was open so that even his breath would make no sound, for he knew that he was not invisible. If the watcher, sensing movement, looked at the dark place against the stone which was his body, he could see him. Kino must move so slowly he would not draw the watcher's eyes. It took him a long time to reach the bottom and to crouch behind a little dwarf palm. His heart thundered in his chest and his hands and face were wet with sweat. He crouched and took great slow long breaths to calm himself.

Неслышно, как тень. Кино спускался по утесу. Босая нога скользнет на несколько дюймов вниз, пальцы нащупают опору, вцепятся в нее, то же движение другой ногой, потом чуть передвинется ладонь правой руки, следом за ней - левая, и вот уже все тело бесшумно опустилось вниз. Кино открыл рот, чтобы и дышать беззвучно, ибо он знал, что невидимкой нельзя стать даже в темноте. Если дозорный, услышав какой-то шорох, взглянет на это темное пятно, прильнувшее к уступу,- на его тело,- он все поймет. Ползти надо было так медленно, чтобы дозорный даже не повел глазами в эту сторону. И прошло много времени, прежде чем Кино одолел спуск и скользнул за карликовую пальму у края гранитной площадки. Сердце грохотало у него в груди, ладони и лицо были мокрые от пота. Он скорчился за пальмой и, чтобы успокоиться, долго переводил дыхание, набирая полные легкие воздуха.

Only twenty feet separated him from the enemy now, and he tried to remember the ground between. Was there any stone which might trip him in his rush? He kneaded his legs against cramp and found that his muscles were jerking after their long tension. And then he looked apprehensively to the east. The moon would rise in a few moments now, and he must attack before it rose. He could see the outline of the watcher, but the sleeping men were below his vision. It was the watcher Kino must find- must find quickly and without hesitation. Silently he drew the amulet string over his shoulder and loosened the loop from the horn handle of his great knife.

Каких-нибудь двадцать футов отделяли его теперь от врага, и он старался до мельчайших подробностей припомнить всю эту гранитную площадку. Нет ли на ней камня, о который можно споткнуться во время стремительного броска? Он стал растирать себе икры, чтобы их не свело судорогой, и почувствовал, как дергаются у него мышцы после такого долгого напряжения. А потом он с опаской посмотрел на восток. До восхода луны оставались считанные минуты, надо торопиться. Силуэт дозорного темнел перед ним, но двоих спящих из-за пальмы не было видно. Дозорный ему и нужен - с ним и надо разделаться быстро и без всяких колебаний. Он осторожно потянул через плечо шнурок амулета и высвободил роговую рукоятку своего большого ножа.

He was too late, for as he rose from his crouch the silver edge of the moon slipped above the eastern horizon, and Kino sank back behind his bush.

Поздно! Едва он успел выпрямиться, как из-за линии горизонта в восточной части неба вынырнула серебряная кромка луны. Он снова спрятался за пальму.

It was an old and ragged moon, but it threw hard light and hard shadow into the mountain cleft, and now Kino could see the seated figure of the watcher on the little beach beside the pool. The watcher gazed full at the moon, and then he lighted another cigarette, and the match illumined his dark face for a moment. There could be no waiting now; when the watcher turned his head, Kino must leap. His legs were as tight as wound springs.

Луна была старая, ущербная, но она бросила резкий свет и резкую тень в расселину, и теперь Кино ясно увидел человека с винтовкой на маленькой отмели у бочажка. Дозорный посмотрел на луну, снова закурил, и огонек спички осветил на миг его смуглое лицо. Ждать больше нельзя; как только дозорный отведет взгляд от луны, Кино бросится. Мускулы у него на ногах напряглись, точно пружина, заведенная до отказа.

And then from above came a little murmuring cry. The watcher turned his head to listen and then he stood up, and one of the sleepers stirred on the ground and awakened and asked quietly, "What is it?"

И тут откуда-то сверху донесся тоненький приглушенный плач. Дозорный поднял голову, прислушиваясь, и встал, и один из спящих завозился на песке и спросил сонным голосом:

- Что это?

"I don't know," said the watcher. "It sounded like a cry, almost like a human - like a baby."

- Не знаю,- ответил дозорный.- Похоже на плач. Голос будто человеческий... будто ребенок плачет.

The man who had been sleeping said, "You can't tell. Some coyote bitch with a litter. I've heard a coyote pup cry like a baby."

Проснувшийся сказал:

- Кто его знает? Может, койот с выводком? Мне приходилось слышать, как скулят их детеныши - совсем по-человечьи.

The sweat rolled in drops down Kino's forehead and fell into his eyes and burned them. The little cry came again and the watcher looked up the side of the hill to the dark cave.

Пот крупными каплями катился по лбу Кино, попадал в глаза и обжигал их. Тоненький плач зазвенел снова, и дозорный взглянул на гранитный уступ - туда, где была пещера.

"Coyote maybe," he said, and Kino heard the harsh click as he cocked the rifle.

"If it's a coyote, this will stop it," the watcher said as he raised the gun.

- Наверно, койот,- сказал он, и Кино услышал, как его винтовка сухо щелкнула затвором.

- Если это койот, он у меня сейчас замолчит,- сказал дозорный, поднимая винтовку к плечу.

Kino was in mid-leap when the gun crashed and the barrel-flash made a picture on his eyes. The great knife swung and crunched hollowly. It bit through neck and deep into chest, and Kino was a terrible machine now. He grasped the rifle even as he wrenched free his knife. His strength and his movement and his speed were a machine. He whirled and struck the head of the seated man like a melon. The third man scrabbled away like a crab, slipped into the pool, and then he began to climb frantically, to climb up the cliff where the water penciled down. His hands and feet threshed in the tangle of the wild grapevine, and he whimpered and gibbered as he tried to get up. But Kino had become as cold and deadly as steel. Deliberately he threw the lever of the rifle, and then he raised the gun and aimed deliberately and fired. He saw his enemy tumble backward into the pool, and Kino strode to the water. In the moonlight he could see the frantic eyes, and Kino aimed and fired between the eyes.

Выстрел грянул, застигнув Кино посредине броска, и вспышка ослепила его. Большой нож взлетел вверх и ударил с надсадным хрустом. Лезвие прошло сквозь шею глубоко в грудь. Кино действовал, как страшный своей мощью механизм. Он схватил винтовку и одновременно рванул нож из раны. Его сила, стремительность и точность его движений - все было как у безотказно действующего механизма. Он круто повернулся всем телом и размозжил голову сидевшему на песке, будто это была дыня. Третий кинулся наутек ползком, точно краб, попал в бочажок, вскочил и, как одержимый, полез вверх по утесу, откуда тонкой ниточкой струилась вода. Он скулил и лепетал что-то, цепляясь руками и ногами за плети дикого винограда. Но Кино был беспощаден и холоден, как сталь. Не спеша поднял он спусковой рычаг, приложил винтовку к плечу, не спеша прицелился и выстрелил. Его враг рухнул со скалы прямо в воду, и Кино медленно подошел к бочажку. В лунном свете перед ним блеснули полные ужаса, безумные глаза, и Кино прицелился и выстрелил между глаз.

And then Kino stood uncertainly. Something was wrong, some signal was trying to get through to his brain. Tree frogs and cicadas were silent now. And then Kino's brain cleared from its red concentration and he knew the sound - the keening, moaning, rising hysterical cry from the little cave in the side of the stone mountain, the cry of death.

А потом Кино неуверенно повел головой по сторонам. Что случилось? Какой звук пытается проникнуть в его мозг. Квакши и цикады молчали. Но лишь только кровавая волна отхлынула от мозга Кино, он осознал этот звук. Этот протяжный, надрывный, забирающий все выше и выше истерический вопль несся из маленькой пещеры в гранитном уступе. Вопль-вестник смерти.

Everyone in La Paz remembers the return of the family; there maybe some old ones who saw it, but those whose fathers and whose grandfathers told it to them remember it nevertheless. It is an event that happened to everyone.

Все в Ла-Пасе помнят возвращение семьи Кино; быть может, там еще есть старики, которые сами присутствовали при возвращении Кино и Хуаны, но те, кто знает об этом только понаслышке от своих отцов и дедов, тоже представляют, как все было. Это возвращение никого не оставило безучастным.

It was late in the golden afternoon when the first little boys ran hysterically in the town and spread the word that Kino and Juana were coming back. And everyone hurried to see them. The sun was settling toward the western mountains and the shadows on the ground were long. And perhaps that was what left the deep impression on those who saw them.

Золотой солнечный день близился к вечеру, когда первые мальчишки, как сумасшедшие, ворвались в город и разнесли по всем улицам весть, что Кино и Хуана вернулись. Все высыпали им навстречу. Солнце спускалось к линии гор на западе, и тени длинными полосами тянулись по земле. И быть может, именно из-за них, из-за этих теней, возвращение Кино и Хуаны оставило такой глубокий след в людской памяти.

The two came from the rutted country road into the city, and they were not walking in single file, Kino ahead and Juana behind, as usual, but side by side. The sun was behind them and their long shadows stalked ahead, and they seemed to carry two towers of darkness with them. Kino had a rifle across his arm and Juana carried her shawl like a sack over her shoulder. And in it was a small limp heavy bundle. The shawl was crusted with dried blood, and the bundle swayed a little as she walked. Her face was hard and lined and leathery with fatigue and with the tightness with which she fought fatigue. And her wide eyes stared inward on herself. She was as remote and as removed as Heaven. Kino's lips were thin and his jaws tight, and the people say that he carried fear with him, that he was as dangerous as a rising storm. The people say that the two seemed to be removed from human experience; that they had gone through pain and had come out on the other side; that there was almost a magical protection about them. And those people who had rushed to see them crowded back and let them pass and did not speak to them.

Они возвращались в город по изрезанной колеями песчаной дороге, и они шли не гуськом, как всегда,- Кино первый, Хуана за ним,- а рядом, бок о бок. Солнце светило им в спину, и длинные тени их шествовали впереди, так что казалось, будто они несут каждый по темной башне. Кино держал винтовку на согнутой руке, а Хуана шла, перебросив свою шаль через плечо, как узел. И узелок этот был маленький, но в нем лежало что-то тяжелое, оттягивающее ткань. Шаль Хуаны коробилась от запекшейся крови, и узелок чуть покачивался в такт ее шагам. Лицо у Хуаны было застывшее, скованное морщинками усталости, скованное борьбой с усталостью. А взгляд ее уходил куда-то внутрь. Она шла далекая и чуждая всему, как небо. Губы у Кино были плотно сжаты, скулы обрисовывались четко, и люди рассказывают, что он нес в себе что-то страшное, грозное, как надвигающаяся буря. Люди рассказывают, что и Хуана, и Кино казались такими далекими от человеческих забот, человеческого горя; что, пройдя сквозь муку, они будто вышли по другую ее сторону; что их обоих будто ограждала стена, воздвигнутая колдовской силой. И те, кто прибежал посмотреть на них, подались назад, уступая им дорогу, и не обмолвились с ними ни словом.

Kino and Juana walked through the city as though it were not there. Their eyes glanced neither right nor left nor up nor down, but stared only straight ahead. Their legs moved a little jerkily, like well-made wooden dolls, and they carried pillars of black fear about them. And as they walked through the stone and plaster city brokers peered at them from barred windows and servants put one eye to a slitted gate and mothers turned the faces of their youngest children inward against their skirts. Kino and Juana strode side by side through the stone and plaster city and down among the brush houses, and the neighbors stood back and let them pass. Juan Tomas raised his hand in greeting and did not say the greeting and left his hand in the air for a moment uncertainly.

Кино и Хуана шли по городу так, будто города не было. Они не смотрели ни направо, ни налево, ни вверх, ни вниз, а только прямо перед собой. Шаг у них был чуть судорожный, как у искусно сделанных деревянных кукол, и грозные черные башни тянулись перед ними далеко вперед. И когда они проходили по городу с его кирпичными и каменными домами, скупщики жемчуга смотрели им вслед сквозь зарешеченные окна, слуги припадали одним глазом к прорезям в калитках, а матери поворачивали своих младших за плечи и прижимали их к себе - лицом в юбку. Кино и Хуана прошли бок о бок через весь город с кирпичными и каменными домами, миновали тростниковые хижины, и соседи подавались назад, уступая им дорогу. Хуан Томас поднял руку, приветствуя их, но слов приветствия не нашел, и рука его на минуту нерешительно повисла в воздухе.

In Kino's ears the Song of the Family was as fierce as a cry. He was immune and terrible, and his song had become a battle cry. They trudged past the burned square where their house had been without even looking at it. They cleared the brush that edged the beach and picked their way down the shore toward the water. And they did not look toward Kino's broken canoe.

Песнь семьи пронзительно звенела в ушах у Кино. Теперь он был свободен от всего и страшен в своей свободе, и Песнь эта стала его боевым кличем. Они прошли мимо черного квадрата-всего, что осталось от их хижины,- и даже не посмотрели в ту сторону. Они прошли сквозь заросли, окаймлявшие береговую отмель, и спустились к воде. И ни он, ни она даже не взглянули на свою пробитую лодку.

And when they came to the water's edge they stopped and stared out over the Gulf. And then Kino laid the rifle down, and he dug among his clothes, and then he held the great pearl in his hand. He looked into its surface and it was gray and ulcerous. Evil faces peered from it into his eyes, and he saw the light of burning. And in the surface of the pearl he saw the frantic eyes of the man in the pool. And in the surface of the pearl he saw Coyotito lying in the little cave with the top of his head shot away. And the pearl was ugly; it was gray, like a malignant growth. And Kino heard the music of the pearl, distorted and insane. Kino's hand shook a little, and he turned slowly to Juana and held the pearl out to her. She stood beside him, still holding her dead bundle over her shoulder. She looked at the pearl in his hand for a moment and then she looked into Kino's eyes and said softly, "No, you."

И, подойдя к самой воде, они остановились и устремили взгляд на Залив. А потом Кино положил винтовку на песок, сунул руку за пазуху и вынул оттуда свою огромную жемчужину. Она лежала у него на ладони. Он вгляделся в ее поверхность - серую, бугристую теперь. Искаженные злобой лица смотрели на него оттуда, и он увидел зарево пожара. И на поверхности жемчужины он увидел обезумевшие глаза человека, упавшего в бочажок. И на поверхности жемчужины он увидел Койотито, который лежал в маленькой пещере, и головка у Койотито была размозжена пулей. Жемчужина была страшная; она была серая, как злокачественная опухоль. И Кино услышал Песнь жемчужины, нестройную, дикую. Пальцы Кино чуть дрогнули, и он медленно повернулся к Хуане и протянул жемчужину ей. Она стояла рядом с ним, все еще держа за спиной свой недвижный узелок. Секунду она смотрела на жемчужину, потом взглянула Кино в глаза и тихо проговорила:

- Нет... ты.

And Kino drew back his arm and flung the pearl with all his might. Kino and Juana watched it go, winking and glimmering under the setting sun. They saw the little splash in the distance, and they stood side by side watching the place for a long time.

И Кино отвел руку назад и что было сил швырнул жемчужину далеко в море. Кино и Хуана следили, как она летит, мерцая и подмигивая им в лучах заходящего солнца. Они увидели легкий всплеск вдали и, стоя рядом, бок о бок, долго не сводили глаз с этого места.

And the pearl settled into the lovely green water and dropped toward the bottom. The waving branches of the algae called to it and beckoned to it. The lights on its surface were green and lovely. It settled down to the sand bottom among the fern-like plants. Above, the surface of the water was a green mirror. And the pearl lay on the floor of the sea. A crab scampering over the bottom raised a little cloud of sand, and when it settled the pearl was gone.

А жемчужина коснулась прекрасной зеленой воды и пошла ко дну. Покачивающиеся водоросли звали, манили ее к себе. На ней играли прекрасные зеленые блики. Она коснулась песчаного дна. Вода на поверхности моря была как зеленое зеркало. А жемчужина лежала на дне, среди перистых, похожих на папоротник растений. Краб, скользнувший мимо нее, поднял за собой легкое облачко песка, и когда оно рассеялось, жемчужина исчезла.

And the music of the pearl drifted to a whisper and disappeared.

И Песнь жемчужины сначала перешла в невнятный шепот, а потом умолкла совсем.